Джон Толкин - Чудовища и критики и другие статьи

Я имею в виду, если бы мы задали автору этот вопрос, он бы на него, безусловно, ответил, ибо обдумал произведение досконально, от начала и до конца, в особенности же все то, что содержит в себе морально–этический аспект; и я так думаю, что ответ автора, в терминах его времени, был бы именно таким, какой пытаюсь сформулировать я.

Тем самым сопротивление Гавейна служит тем более к его чести, ибо он не сознает никакой опасности, кроме опасности «греха», и противится соблазну лишь на морально–этическом основании, а вовсе не из страха перед магической силой или хотя бы разоблачением.

В машинописном варианте значилось: «никогда не достигнет. Да и пытаться не станет. Ибо [это] способ дать почувствовать неподдельное напряжение, что полагается ощутить в повествовании о духовной борьбе». Когда «едва ли достигнет» было переправлено на «никогда не достигнет», следующая фраза была взята в скобки, словно для изъятия {Ред.}.

Данное утверждение принадлежит автору. Подробнее см. Предисловие {Ред.}.

В машинописном тексте карандашом вписано: «а эту жертву он пока что принести не готов» — данное добавление предполагалось внести либо в конец фразы, либо после слов «пришлось бы нарушить слово» {Ред.}

Грубиян и невежа.

Отсылка на издание поэмы «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь» под редакцией сэра Израэля Голланца, выпущенное «Обществом по изданию ранних английских текстов» [56] в 1940году, стр. 123, прим. к строке 1880 {Ред.}.

И, к слову, написавший, вне всякого сомнения «Перл», не говоря уже о «Чистоте» и «Терпении».

Поскольку действенность исповеди целиком и полностью зависит от настроя кающегося и никакие слова священника не в состоянии искупить дурные намерения либо сознательное утаивание приходящего на память греха.

Я, разумеется, не утверждаю, что настоящий договор , пусть даже заключенный в шутку, лишен какой бы то ни было морально–этической подоплеки и не подразумевает никаких обязательств. Я лишь хочу сказать, что в глазах автора «рождественские игры», вроде тех, в которые играют владелец замка и Гавейн, — это явления иного порядка. К данному вопросу я еще вернусь.

То, что Гавейн присовокупляет к понятию synne соображение, благодаря которому грех становится еще более отталкивающим и отвратительным, а именно, предательство гостя по отношению к хозяину, этически вполне оправдано и согласуется с характером персонажа. А также весьма уместно в поэме, имеющей дело с верностью на всех планах. Здесь Гавейн отвергает вероломство , что на самом деле обернулось бы грехом, благодаря чему мы получаем возможность оценить истинные масштабы недостатка верности , в котором героя впоследствии обвиняют.

Так, Чосер сообщает о своем perfit gentil knight [безупречном благородном рыцаре], что he neuer yet no vileinye ne sayde… unto no maner wight [он доселе в жизни не говорил ничего грубого никому из людей] [57]; а позже демонстративно защищается от обвинений в vileinye (и здесь имеется в виду именно манера изъясняться вульгарно и непристойно), что можновыдвинуть против его более грубых рассказов и персонажей.

Назвал бы он приглашение дамы vileinye , это вопрос другой. На самом деле поступки господина и госпожи вообще никак не оцениваются. Критическому анализу подвергается лишь поведение Гавейна как показательное для Куртуазности и Благочестия. Слова и деяния остальных персонажей используются главным образом лишь для создания ситуаций, в которых возможно пронаблюдать действия и характер Гавейна.

Что он впоследствии искупает совершенно в том же духе, рассказывая о происшедшем всем и каждому.

Хотя, вздумай мы подвергнуть эту деталь волшебной сказки подробному анализу (для которого она слишком незначительна), могло бы показаться, что поцелуй вернуть невозможно, и,в любом случае, раз источник его не назван, никак нельзя утверждать, что поцелуй жены по назначению передан мужу. Однако даже эту тонкость автор не упустил. Два ложных удара, возможно, и были boute scaþe [безвредны] (94. 2353) для плоти Гавейна, однако оказались весьма болезненны. Зеленый Рыцарь (или сэр Бертилак), похоже, не считал, что принимать поцелуи от его жены — дело пустячное, даже если принимались они «из учтивости».

В обычном, мирском смысле. Если наш автор написал еще и «Перл» (в чем я не сомневаюсь),для тех, кто задается целью рассмотреть его взгляды и представления в целом, он усложняет дело, используя там слово «вежество» в более возвышенном смысле: применительно к обхождению не земных дворов, но Двора Небесного; это Божественная Щедрость и Милость, и беспредельное смирение и милосердие блаженных душ; то есть тот самый дух, из которого должна исходить даже мирская «учтивость», для того, чтобы сохранить жизнь, и искренность, и чистоту. Возможно, это прослеживается в сочетании clannes [чистоты] и cortaysye [учтивости, куртуазности, рыцарственности] (28.653) в «пятой пятерке» Пентаграммы, воплощающей в себе добродетель человеческих взаимоотношений.

На первый взгляд этот монолог покажется недостатком — возможно, даже единственным серьезным просчетом во всей поэме. Думаю, он и в самом деле облечен в форму, что Гавейну едва ли пристала, и прочитывается скорее как сентенция ученого–педанта, как если бы ее произнес сам auctor [автор]. Но в основе своей монолог этот вполне уместен, он вполне согласуется с характером Гавейна в целом и соответствует его «реакции» в данный конкретный момент. Гавейн вообще склонен заходить несколько дальше, нежели того требует ситуация. Ему довольно было бы сказать: многие мужи, куда более великие, чем я, бывали обмануты женщинами, так что и мне оно простительно. Ему вовсе незачем распространяться о том, что мужчинам пошло бы куда как на пользу, если бы они могли любить женщин, при этом ни на йоту им не доверяя. Однако — продолжение следует. И это не только абсолютно в духе нашего Гавейна, но и вполне естественно для «придворного», которого выставили на посмешище через его же учтивость и законную гордость собственным вежеством. Так пусть же все сводится просто–напросто к игре и притворству! — восклицает он (в тот момент).

Хотя можно задуматься и о том, что Гавейн не приблизился бы настолько к совершенству, если бы не взял своим идеалом абсолютное или математическое совершенство, символически выраженное в Пентаграмме.

И чем милосерднее человек, тем зачастую шире расхождение, как можно наблюдать на примере суровых к себе святых.