Дмитрий Калюжный - Дело и Слово. История России с точки зрения теории эволюции

Причину формирования подобного режима следует искать не в болезненном пристрастии российского дворянина к угнетению и не в абсурдном деспотизме самодержавной власти, а в сложных природно-климатических условиях российской стороны, определивших сам характер феодальных производственных отношений.

У нас – самая холодная из всех стран Европы зима. У нас самый большой температурный перепад между летом и зимой; не очень удачные почвы; если летом жарко, то не хватает влаги, если, наоборот, много дождей, то нет тепла. В любом случае урожаи низкие. В царской России пшеницы собирали около 7 ц/га, в советское время – до 20 ц/га, в 1992—1997 годах около 14 ц/га. В Канаде стабильно собирают 20 ц/га, и это по западным меркам немного; в Англии, Голландии и Швеции урожаи до 70—80 ц/га!

А надо ведь учитывать, что в суровых условиях и проживание дороже: надо тратиться на дрова (а это затраты труда), на тёплую одежду (почти все русские крестьяне имели шубы), надёжный дом. Русский дом – дорогое удовольствие. В екатерининские времена фунт говядины стоил 2 копейки, курица 5 копеек, пуд сена 3 копейки, десяток лимонов – 3 копейки, топор 15 копеек, бутылка портера английского 25 копеек. А сруб пятистенный – 9 рублей 50 копеек. Мясо-то крестьянин, хоть оно и по 2 копейки, ел только по большим праздникам (как и сейчас). Какой уж там «портер»! Какой дом!

В работах академика Л.В. Милова крепостничество расценивается как «исторически закономерная форма проявления и развития собственно феодальных отношений». Речь о том, что в первую очередь естественно-географические условия существования русского государства повлияли на возникновение отношений крепостной зависимости, как объективно наиболее реального и, в конечном счёте, единственно возможного средства присвоения господствующим классом исторически оптимального прибавочного продукта:

«Режим выживания… бытовавший в крепостной барщинной деревне, жёсткий контроль за крестьянской семьёй и регламентация быта крепостных, запрет раздела дворов, борьба с дефицитом рабочих рук, всяческие препятствия выдаче молодых девушек в чужие владения и прочие «буквально драконовские меры» нельзя упрощённо воспринимать как произвол помещиков, так как эти явления были вызваны безысходностью жизни крестьян.

Ведь и ужесточение режима крепостного права в начале царствования Екатерины II было связано со стремлением правительства хоть как-то сохранить былой уровень развития земледелия в Нечерноземье, в условиях распространения промышленной внеземледельческой деятельности крестьянина. Удержать крестьянские массы на земле можно было только общим усилением режима крепостного права».

Сословие дворян и самодержавное государство были зажаты между необходимостью увеличения объёма валового земледельческого продукта, сохранения стабильности хозяйства и защиты крестьянской семьи от обнищания. Понимая суть проблемы, императрица, укрепляя власть душевладельца, в то же время пыталась воспитать в помещиках чувство ответственности перед государством и престолом за вверенное им, как представителям высшего сословия, зависимое население. При этом прагматичная Екатерина апеллировала не столько к христианским ценностям и гуманным идеям Просвещения, сколько к здравому смыслу собственника:

«Каких-либо определённых условий между господами и крестьянами не существует, – писала она Дидро, – но каждый хозяин, обладающий здравым смыслом, старается обходиться со своей коровой бережно, не истощать её и не требовать от неё чрезмерного удоя».

Таким образом, усиление давления на земледельцев сопровождалось стремлением власти и помещика удержать крестьянский двор от разорения. Эти процессы влияли на формирование общества с жёсткой иерархией. Основными элементами этой пирамиды, пишет Е.Н. Марасинова, «были монарх-самодержец, непосредственно подчинённое ему дворянство, владеющее в свою очередь крестьянством, которого, по словам самой Екатерины, «природа поместила в этот несчастный класс» и «которому нельзя разбить свои цепи без преступления». «Народом», «гражданами», «вернолюбезными подданными» и «усердными детьми своего отечества» были дворяне».

Проблема оказалась в том, что выжатые из крестьян средства в большой степени использовались дворянами не на службу Отечеству, а на личные прихоти и роскошество. На протяжении XVIII века дистанция между привилегированным и податным населением стремительно увеличивалась. Социальные права крестьян сводились к минимуму, а востребованное от них приближалось к максимуму возможного. А феодальному сословию послепетровское законодательство принесло расширение прав и привилегий! Указом от 1727 года было разрешено отпускать дворянство со службы в имения для приведения хозяйства в порядок. С 1736 года один из сыновей в каждом дворянском роду получил право не служить в армии и посвятить себя хозяйственным занятиям в имении. С того же года дворянин уже поступает в службу не с 15, а с 20 лет, и со стажем 25 лет получает право выйти в отставку. Указ 1746 года закрепил монопольнoе право дворянства на владение населёнными землями и крепостными. С 1754 года высшее сословие стали официально именовать «благородным».

Манифестом о вольности дворянства от 18 февраля 1762 года, изданным незадолго до воцарения Екатерины, дворянство было освобождено от обязательного характера государственной службы. Интересно, что дворяне получили вольность за 99 лет и 1 день до раскрепощения крестьян (19 февраля 1861 года).

После выхода Манифеста личная зависимость помещика от монарха, укреплявшаяся на протяжении столетий условной системой землевладения и обязательным характером службы дворян, лишилась экономической и правовой основы, соответственно, принципиально изменились отношения дворянства и власти. Екатерине нужно было предельно повысить эффективность воздействия, дабы «приохотить» сословие землевладельцев к государственной службе. Лна пыталась сделать это через увещевания, предполагая, что «благородные мысли… вкоренили в сердцах всех истинных России патриотов… беспредельную к Нам ревность… а потому и не находим Мы той необходимости в принуждении к службе, какая до сего времени потребна была… Мы надеемся, что всё благородное Российское Дворянство… по своей к нам… верности и усердию побуждены будут не удаляться, ниже укрываться от службы, но с ревностию и желанием в оную вступать».

Здесь хотелось бы развеять заблуждение, касающееся малого патриотизма большинства русских дворян конца XVIII – начала XIX века. В исследовательской литературе настойчиво отмечается, что в среде дворянства имелось недовольство по поводу активной наступательной политики самодержавия. Однако эти выводы основываются не на личных документах элиты, а преимущественно на донесениях иностранных дипломатов при петербургском дворе, которые далеко не всегда могли разобраться в мотивах российских подданных и порой выдавали желаемое за действительное. В качестве иллюстрации часто приводятся наблюдения французского посланника графа Л.Ф. Сегюра: