И Фрадкин - Творческий путь Брехта-драматурга

В "Домашних проповедях" ощутимо влияние Ф. Вийона, А. Рембо, Р. Киплинга, Ф. Ведекинда. Эти поэты, сами люди шальной судьбы, дерзкие жизнелюбцы, слагавшие баллады об авантюристах, бродягах, солдатах, богохульниках, вошли в мир брехтовских героев естественно и свободно. Они не только определенным образом воздействовали на этическую атмосферу стихов раннего Брехта, но и способствовали выработке их характерных эстетических черт, их поэтики. Образный строй этих стихов предметен и конкретен. Брехт отвергает, с одной стороны, салонно-аристократический эстетизм стихов Ст. Георге и поэтов его школы и, с другой стороны, истерический надрыв и хаотичность поэзии экспрессионистов. Ему чуждо в поэзии все иррациональное и возвышенно-туманное.

Идейно-эстетические особенности, нашедшие свое выражение в поэзии молодого Брехта, в полной мере проявились и в театральной деятельности, в сторону которой все более явно клонились его творческие интересы. Вспоминая впоследствии о своих первых шагах в этой области, Брехт писал: "Студента-биолога отталкивала "О, Человек! - драматургия" того времени с ее нереальным псевдоразрешением конфликтов. В ней был сконструирован некий абсолютно невероятный и, уж конечно, неэффективный коллектив "добрых" людей..." В 1919-1921 годах Брехт регулярно помещал в аугсбургской газете "Фольксвилле" театральные рецензии, в которых, плывя против течения, подвергал критике экспрессионистскую драматургию, "прокламировавшую Человека без человека". Он ставил в вину Л. Рубинеру, Э. Толлеру, Г. Кайзеру, Э. Траутнеру и другим идеалистически отвлеченный характер их этического пафоса и бескровно схематический облик персонажей их драм. Внутренним продолжением этой полемики против экспрессионизма были и первые пьесы самого Брехта "Ваал" (1918) и "Барабанный бой в ночи" (1919).

Герой пьесы "Ваал" - сродни героям баллад из "Домашних проповедей" человек жизнелюбивый, но аморальный, талантливый, но находящийся во власти самых низменных инстинктов, пьяница, развратник, насильник, наконец, убийца. Его желания, высказываемые им с циничной откровенностью, так, как это сделало бы животное, обладай оно даром речи, достигают выразительности своеобразной поэзии. В своем элементарном эгоизме Ваал звероподобен, но сила его плотских страстей, его ненасытное стремление вкушать, обонять, осязать, слышать и видеть подчиняют его воле как мужчин, так и женщин. В нем заключена какая-то частица правды, ибо подавляемое в буржуазном обществе влечение человека к земному, материальному счастью естественно и неистребимо, но у Ваала это влечение не идет по пути общественного протеста и борьбы, а носит асоциальный, разрушительный характер.

В отталкивающем, пожалуй, даже гипертрофированном цинизме Ваала несомненно заключены сознательное эпатирование буржуа, вызов мещанским "добродетелям", разоблачение официальной морали. Но в пьесе содержится немало мотивов и собственно литературного происхождения.

Больше всего связей - правда, полемических - заключено в "Ваале" с немецким экспрессионизмом. Полемически направлен против идеалистической этики, против нравственных химер экспрессионистов сам образ героя. Он поэт, и его стихи, предельно конкретные и напоенные всеми, в том числе и довольно смрадными, соками земли, противопоставлены лирической экзальтации и абстрактному пафосу цитируемых в пьесе стихотворений раннего Бехера и других поэтов-экспрессионистов из журнала "Революцион". И, наконец, "Ваал" в целом написан как ответ на экспрессионистскую пьесу Ганса Иоста (впоследствии фашистского литератора) "Одинокий" (1917). Основываясь на некоторых фактах из жизни Христиана Дитриха Граббе, Иост создал произведение, проникнутое отрицанием разума, возвеличением мистики, интуиции, иррациональных порывов души. Брехт включил в свою пьесу прямые сюжетные параллели по отношению к "Одинокому" (совращение невесты друга, ее самоубийство и т. д.), но полемичность его замысла совершенно очевидна: иррационально-непостижимому гению он противопоставляет человека, поведение которого детерминировано естественными условиями реального мира.

Всем средствам художественного воплощения придан в "Ваале" отчетливо антиэкспрессионистский ракурс. Это, в частности, полностью относится к языку пьесы, насыщенному вульгаризмами, просторечьем и густо приперченному фольклорными идиомами и оборотами швабского диалекта, языку грубому, кондовому, нисколько не похожему на интеллигентски неврастеническую, стерилизованную речь экспрессионистских героев. Лишь по композиции "Ваал" по крайней мере внешне - был близок пьесам Толлера, Кайзера или Унру. Но, с другой стороны, именно своей хроникальностью, при которой эпизоды, представляющие собой звенья общей цепи, имеют в то же время и самостоятельное значение, "Ваал" уже напоминал структуру пьес зрелого Брехта.

Проблемы нравственной природы человека, стоявшие в центре ранних произведений Брехта, выступают в пьесе "Барабанный бой в ночи" в несколько новом аспекте: здесь они из условной, вневременной обстановки, в которой протекает действие "Ваала", перенесены в конкретно-историческую ситуацию германской революции, в Берлин января 1919 года. Из африканского плена вернулся домой числившийся без вести пропавшим солдат Андреас Краглер. Он жил эта годы мечтой о своей невесте Анне Балике, о семейном очаге, о двуспальном супружеском ложе. Но, не дождавшись жениха, Анна сошлась с военным спекулянтом Мурком, и ее отец, нажившийся на войне фабрикант, выдает за него дочь. Подавленный и оскорбленный Краглер находит сочувствие и поддержку у "людей снизу". Вместе с ними он направляется в район уличных боев, чтобы присоединиться к революционным рабочим, спартаковцам и в общем строю сражаться за социальную справедливость. Но Анна возвращается к Краглеру, "правда, в несколько амортизированном состоянии", и его мечта о семейном очаге и двуспальной кровати сбывается. Тогда Краглер поворачивается спиной к революции: "Моя плоть должна истлеть в канаве ради того, чтобы ваша идея вознеслась в небеса? С ума вы, что ли, спятили?" И об руку с Анной он направляется в супружескую спальню.

Краглер состоит в некотором родстве с Ваалом. Как личность он калибром помельче, но и он, по понятиям молодого Брехта, - "естественный человек", не знающий иной морали, кроме правила: "своя рубашка ближе к телу". При этом автору чужда позиция высокомерно моралистического осуждения Краглера. Что же, его поведение не только извинительно, но и естественно, если смотреть на природу человека реально, а не с идеально-утопической точки зрения. И хотя тенденция оправдания героя приобретает здесь довольно циничный характер, все же аргумент, который Брехт приводит в защиту Ваала, с гораздо большим основанием может быть применен к Краглеру: "Он асоциален, но в асоциальном обществе".