Фредерик Поттешер - Знаменитые судебные процессы

Лее за хорошее поведение снизили срок на два года, а в 1941 году освободили. Она разыскала мать и где-то живет вместе с ней… Живет, вспоминает, Ждет смерти.

Париж, 20 августа 1857 года. Только что открывшееся заседание шестой палаты исправительного суда департамента Сенэ внимания толпы к себе не привлекло. В этом нет ничего удивительного. Дела о проступках не возбуждают таких страстей, какие разгораются вокруг больших процессов с участием присяжных.

Однако же сегодняшнее заседание, пожалуй, не пройдет незамеченным. Обвиняемого зовут Шарль Бодлер. Он привлечен к суду вместе со своими издателями де Бруазом и Пуле-Малассисом за признанную скандальной публикацию сборника стихов «Цветы зла».

Председатель суда Дюпати формулирует состав обвинения: оскорбление общественной морали, оскор-бление морали религиозной.

Широкой публике Шарль Бодлер еще неизвестен. Ему тридцать шесть лет. У него пока вышли всего четыре книги: два тома искусствоведческих работ, «Салоны 1845 года» и «Салоны 1846 года», и две книги переводов из Эдгара По «Необыкновенные истории» и «Новые необыкновенные истории».

Зато в литературных кругах Бодлер уже занимает видное место. Такие прославленные и столь разные писатели, как Виктор Гюго, Флобер и Барбе д'Орвильи, считают его ровней. Но и среди них у него репутация чудака, оригинала.

Братья Гонкуры оставили нам беспощадный портрет Бодлера: «Без галстука, шея голая, голова бритая, одет как для гильотины. Но при всем том подчеркнуто изыскан, маленькие чистые руки ухожены, как у женщины; однако лицо его — это лицо маньяка, в голосе слышится металл, говорит он витиевато».

Имение эта незаурядная личность сегодня на скамье подсудимых. Возле сидит адвокат господин Ше д'Эст-Анж; рядом с ним — издатель Пуле-Малассис, второй, де Бруаз, отсутствует.

Процесс против Бодлера не редкость в тогдашней политической обстановке. Вторая империя и впрямь с моралью не шутит. Прошло чуть больше шести месяцев с тех пор, как так же по обвинению в безнравственности был привлечен к суду Флобер за свой последний роман «Госпожа Бовари». Писателю удалось доказать несостоятельность выдвинутых против него обвинений, и он был оправдан.

Что же касается Бодлера, ему так легко отделаться не удастся. Режим Наполеона III, конечно, некоторый либерализм допускает: в пьесах, в оперетте, даже в правах, а вот писатели ему весьма подозрительны. И самый видный из них, Виктор Гюго, со времени своего изгнания на остров Гернси уж больше властям не доверял.

Вот почему, проиграв процесс против Флобера, обвинение, несомненно, собирается с лихвой взять реванш в деле Бодлера, поэта отверженного, поэта-отщепенца, чья репутация сильно подмочена. Да и вести процесс поручено тому же судье. Прокурор Пинар, произнесший обвинительную речь против «Госпожи Бовари», теперь нападает на «Цветы зла».

Собственно, все разгорелось из-за кампании против «Цветов зла», которую развязала в прессе газета «Фигаро», выходящая дважды в неделю на восьми страницах. Две свирепые статьи появились за подписью никому не известного Гюстава Бурдена. Этот псевдоним, безусловно, взял сам главный редактор Вильмессан.

«Цветы зла» поступили в продажу 25 июня 1857 года, В номере от 5 июля Гюстав Бурден писал:

«Я прочел книжку. Вот мое мнение, и навязывать его кому бы то ни было у меня нет намерения. Гнусность соседствует здесь с низостью, а мерзость источает смрад. Доселе не видано было, чтобы столько грудей кусали и даже жевали на таком малом количестве страниц никогда не бывали мы и на подобном параде бесов, чертей, кошек и паразитов. Эта книга — настоящее прибежище для сердец, пораженных гнилью… Если еще можно понять, что подобные сюжеты способны увлечь воображение двадцатилетнего поэта, то уже вовсе нельзя простить столь чудовищную книгу человеку, которому за тридцать».

И будто этого оказалось недостаточно, неделей позже злобный анонимный критик в той же газете вновь обвиняет:

«Что до господина Шарля Бодлера, то иначе как кошмаром все это не назовешь. Когда прочтешь «Цветы зла» и закроешь книгу — на душе тяжкое уныние и жуткая усталость… Все эти ужасы бойни, бесстрастно выставленные напоказ, бездны нечистот, в которых роются, засучив рукава, надо бы похоронить за семью печатями».

«За семью печатями…» Речь идет о «преисподней» Национальной библиотеки, где хранятся запрещенные произведения. Вот чего требует благонамеренная публика.

Вопрос о таланте, даже о гениальности, не стоит. Речь идет о защите общества и режима от вредных влияний.

Бодлер на процессе не в форме для гильотины, как он описан у Гонкуров. Он в строгом костюме, на нем галстук; нервничает: это видно по его беспокойным рукам и по взгляду, странному, отрешенному, настороженному взгляду ночной птицы, как говорят о нем друзья и враги.

После установления личности обвиняемого председатель суда Дюпати предоставляет слово обвинению, и прокурор Пинар приступает к обвинительной речи.

Недавнее оправдание Флобера, принесшее шумный успех «Госпоже Бовари», должно быть, заставило его стать более осторожным, и начинает он так:

— Обвинять книгу в оскорблении общественной морали—дело тонкое. Если из этого ничего не выйдет, автора ожидает успех, он окажется чуть ли не на пьедестале, и получится, что его просто-напросто травят…

Судья не литературный критик, — продолжает прокурор, — он — часовой на посту и следит за тем, чтобы границы морали не были нарушены…

Подкрепляя свое обвинение, господин Пинар начинает читать стихи. И зал шестой палаты исправительного суда, привыкший к кляузам, ссорам между пьяницами и сварам рыночных торговок, наполняется вдруг бодлеровской гармонией:

И еще:

Волшебная музыка! Однако именно против нее ополчается прокурор, причем в выражениях по меньшей мере категоричных.

— Господа, полагаю, я привел достаточное количество цитат, подтверждающих, что общественной морали нанесено оскорбление. Либо чувства стыда вообще не существует, либо границы, которые оно не позволяет перешагнуть, дерзко нарушены,,

И все-таки, приступая ко второму пункту обвинения — оскорбление религиозной морали, — господин Пинар более осторожен в своих выражениях. Процитировав некоторые стихотворения, которые кажутся ему подозрительными, он произносит слова, оставляющие место сомнению: