Сергей Романовский - От каждого – по таланту, каждому – по судьбе

Свою «Оду» Мандельштам поместил в оправу из множества столь же слабых стихов, создав ей своеобразное «ритмическое сопровождение» * * Оценки «Оды» Мандельштама разнятся. Б. Сарнов полагает, что ее мог написать любой заурядный рифмоплет. Ст. Рассадин возражает – это все же творение «мастера». М. Гаспаров считает, что «Ода», безусловно, лучшее из худших сочинений Мандельштама о Сталине. И. Бродский, никак не мотивируя свою мысль, вознес ее до «гениального» уровня. . Уже потом он признался Ахматовой, что тот период его творчества был «временным помрачением совести и рассудка».

Приведем еще два небольших отрывка из этой «Оды»:

Как хотите, но гениальностью здесь не пахнет. Разве, что гениальным можно назвать резкий сброс дарования в пучину общесоветского примитивного и жалкого заискивания перед тираном. Правда, искреннего. Оттого – еще более жалкого.

Когда объект, внушающий страх, перед тобой и ты этот страх скрыть не можешь, это по-человечески вполне понятно. Но у Мандельштама страх априорный перед еще не свершившимся подлинным наказанием за содеянное. Он ждал это наказание, не верил, что может жить в Воронеже, пусть и нищим, но на свободе. Потому он на грани потери рассудка, в нервном возбуждении выдавливал из себя, как из пустого тюбика, слова-елей.

И выдавил… «Оду». Но адресата она впечатлить не могла. Н.Я. Мандельштам признала в своих воспоминаниях, что его «расчет не оправдался». Мандельштама «Ода» не спасла.

А был ли этот расчет? Был. Прав Даниил Данин: не надо строить гипотез заумных и тем порождать слухи. Расчет был и вполне очевидный. Тогда почему Мандельштам не отправил «Оду» прямо в Кремль, а рассылал ее тем, кто хоть что-то смыслил в поэзии? И тут, думаю, гадать особенно не следует. За их мнения Мандельштам хотел и спрятаться, и уцепиться, как за последнюю соломинку, ибо сам он не сомневался: сочинил не величальную оду, а слащавые куплеты, опять напоминающие издевательство. Дойдут его жалкие строки до адресата, и вжарят ему по первое число за глумливое рифмоплетство.

И еще вспоминала Н.Я. Мандельштам, что когда ссылка закончилась и Мандельштам уезжал из Воронежа, он просил их воронежскую приятельницу Н.Е. Штемпель уничтожить «Оду». И ей самой многие советовали не вспоминать про это сочинение своего мужа, не чернить память о великом поэте этими убогими строками. Но, слава Богу, она оказалась умнее своих советчиков.

«Оду», что мы уже отметили, обрамлял цикл столь же вымученных стихов. В феврале 1937 г. Мандельштам пишет стихотворение «Если б меня враги наши взяли…» Пишет тяжело, надсадно, как будто застрявшую в горле кость пытается выплюнуть. И вот, уже из последних сил: 23 строки – одно предложение, одна мысль, с трудом вытолкнутая на бумагу:

Деться некуда. Это – Мандельштам! 27 января 1937 г. он пишет Ю.Н. Тынянову: «Пожалуйста, не считайте меня тенью. Я еще отбрасываю тень. Но последнее время я становлюсь понятен решительно всем. Это грозно…»

Еще одна строфа из «понятного» Мандельштама. Она из стихотворения № 43 «Воронежской тетради»:

Стихи эти Д. Данин назвал «истовыми». Да – это не мысль даже, это вопль во спасение. Но не понял Мандельштам главного: не себя он должен был спасать, а лишь ублажать Хозяина. А его ублажают так, чтобы ему приятно было, чтобы не надо было вдумываться и искать что-то межстрочное. А тут? Этот надрыв оказался слишком самонацеленным, а потому Мандельштаму так и не удалось зализать «грех» тех своих стихов.

Да, в основе поведения Мандельштама (после первого ареста 1934 г.) – только страх и ничего более. Через него и надо анализировать его судьбу.

Вновь вспоминает Н.Я. Мандельштам: «Я ничего не говорила про эти стихи – все же они могли спасти О.М., а мешать попытке спастись я не могла. Но он все же чувствовал мое отношение – и эти стихи всегда вызывали у него отчуждение и почти враждебность ко мне…»

И вдруг в самом конце февраля 1937 г. Мандельштам просыпается и четко осознает: всё то возбуждение было никому не нужной поэтической суетой, бессмысленной и бездарной. С пониманием этого ушел и страх. Зато вернулась муза – его, мандельштамовская.

1 – 15 марта 1937 г. Мандельштам пишет «Стихи о неизвестном солдате». Они – безусловная вершина его поэтического творчества. И вновь сохранились лишь отдельные отрывочные листки. Полного автографа нет. М.Л. Гаспаров верно подметил, что они написаны не только по времени, но по сути вослед той «Оде». В них речь не о Сталине, речь о простом человеке в том железобетонном сталинском времени: даже солдат, погибающий за отчизну, оказывается неизвестным, безымянным. Есть одно имя – Сталин, все остальные – пыль и тлен без имени.

И он – не исключение. Как истинный гений он рассмотрел сквозь мутную завесу времени свою собственную судьбу – и он, как неизвестный солдат, будет погребен без имени в общей яме-могиле:

Больше Мандельштам стихов не писал. После окончания воронежской высылки он вернулся в Москву, на пепелище. Но даже на пепелище он пожить не смог.

16 марта 1938 г. Генеральный секретарь ССП В.П. Ставский направил письмо Наркому внутренних дел СССР Н.И. Ежову. Писал, что Мандельштам, как и ранее, мутит воду, его мол поддерживают, чуть ли не мученика идеи из него делают. Помогите, дорогой Николай Иванович, как Вы умеете, «разобраться» с этим стихоплетом, а то житья от него нет. Тем более, что и поэт-то он так себе. Вот и Петр Павленко так считает (отзыв при сём прилагаю), а уж он-то специалист известный (В отзыве Павленко отметил, что язык стихов Мандельштама «сложен, темен и пахнет Пастернаком», а в «Оде» о Сталине очень «много косноязычия, что неуместно в теме о Сталине»).