Эдуард Геворкян - Вежливый отказ

А писатели, иронизирует герой, они кто: дети или боги? Да что писатели, распаляется библиотекарь, эти ребята тоже всего лишь чьи-то персонажи. Хотя, добавляет он под радостное хихиканье санитарки, писатели, скорее всего, лишь посредники-проводники или, бери ниже, своего рода гениталии. Истинное творчество весьма напоминает половой акт: озарение, напряженный труд в поте, допустим, лица своего, вдохновение, экстаз, близкий к оргазму… Неужели и халтурщики тоже в ряду этих «гениталий», саркастически осведомляется герой, на что получает резонный ответ — не всегда же половой акт есть следствие высокой любви! Хватает и дешевых шлюх. Не будем, панове, забывать и о лобковых вшах.

Герой пытается возражать, вспоминает похожие сюжеты, например, машину времени, путешествующую по воображаемым мирам из «Понедельника», но библиотекарь гнет свою линию. История человечества — это история литературных персонажей. Пока так называемый человек не будет каким-то образом отображен в повествовании — его вроде бы и не было, память о нем исчезает, расточается практически мгновенно. Все исторические фигуранты, которые «навеки в памяти народной», первоначально были придуманы и отражены в книгах, соответствие их реальным, «мясным» прототипам ничтожно мало. Где все эти «великие и ужасные»? Где Атилла и Александр, где Сталин и Гитлер? Да вот же они, рядышком стоят с Акакием Акакиевичем и Макаром Девушкиным. И так будет с каждым…

Ну да, криво улыбается герой, книги имеют свою судьбу. Только книги и имеют судьбу, легко отвечает библиотекарь. Книги делают людей, а люди всего лишь переписывают книги. Ошибки накапливаются, возникает обманчивое, но упоительное ощущение, будто очередная версификация — это новая книга, а рекомбинация хилой кучки культурных героев — новые персонажи. Чем же мы тогда отличаемся от книжных персонажей, удивляется герой. А вот чем, неожиданно огорчается библиотекарь, мы сдохнем и в прах обратимся, а они, суки, останутся и всех нас переживут. Может, они только и живут, являясь манифестацией божественной воли.

Догадка о том, что боги не имеют и по определению не могут иметь учеников, а потому весь Проект изначально порочен, но порочен в глубоко мистическом смысле, пришла ко мне слишком поздно. Я отвлекся на богатую мысль о том, что все вышеизложенные благоглупости можно свести к простому выводу: есть некий реальный, настоящий мир, в котором истинные АБС, похохатывая, творят очередную нетленку, где описывают ситуацию, в которой оказались все мы вместе с клятым «Проектом». Истинным творцам ничего не стоит создать Мироздание, в котором они же будут присутствовать в качестве сотворенных. И если хорошо поискать в творчестве «отраженных» АБС нашей ирреальности, то мы найдем не одну и не две подсказки на такое обстоятельство. А в том воистину реальном, прекрасном и яростном мире, где нет места скуке и унынию, в мире, единственно достойном для человека, два веселых, молодых и страшно талантливых парня создают вселенные, не ведая, что они творят на самом деле.

Высокий пафос сбила санитарка. Как насчет этих коматозных пациентов, спрашивает она. Это они нас выдумывают, или они сами выдуманные? Библиотекарь не знает, что сказать. Мямлит что-то о бессмысленности таких вопросов, что любая мнимость может породить бесконечное количество мнимостей как внутри себя, так и вовне. Но тут герой ставит вопрос ребром: так реален наш мир, или он чей-то художественный вымысел? Ответа не следует. Мы что, все тут на фиг вымышленные — и те, кто нас придумал — тоже? Молчание. Потом санитарка робко говорит, что, наверно, этого мы никогда не узнаем, и хрен бы с ним. Наше дело — жить себе, как живем и можем, а на все остальное забить болт. Воображаемый персонаж тоже ведь хочет пить, гулять, размножаться. Герой свирепо рычит на нее: как, дура, жить, когда все вокруг иллюзия?

Как жить? — переспрашивает, плотоядно улыбаясь, санитарка, да очень просто — регулярно и с удовольствием. И, сбросив с себя халатик, тащит героя на диван. Библиотекарь громко сглатывает слюну и отворачивается к окну. Чтобы не слышать их пыхтение, включает старенький и теперь уже бобинный магнитофон. Финал идет под ритмичные всхлипы ржавых пружин, в которые вплетается злой голос Кинчева: «Мы вскормлены пеплом великих побед…»

Вот, собственно, и все.