Майя Кучерская - Наплевать на дьявола: пощечина общественному вкусу

В Буэнос-Айресе по-прежнему пропадают люди, круги вокруг дачи сужаются, зыбкий уют вот-вот будет разрушен, но даже в самые страшные для героев «Камчатки» мгновения читателю не страшно. Разгадка почти банальна, но от этого не менее убедительна – все участники событий очень любят друг друга. Папа обожает маму, за полночь играет с сыном в «Стратегию», Лукас учит Гарри вязать морские узлы, Гном души не чает в своей плюшевой собаке Гуфи и старшем брате. Какая-то здоровая сентиментальность в конце концов затапливает эту историю совершенно, и даже финальный призыв рассказчика «любите безумно, безудержно, любите тех, кто вас знает, но особенно тех, кто в вас нуждается, потому что только любовь реальна», который, кажется, из уст любого другого прозвучал бы фальшиво, здесь уместен. Весьма вероятно, впрочем, что дело еще и в умном и чутком переводе, сделанном Светланой Силаковой. Вместе с Фигерасом она вполне убеждает нас в том, что Камчатка – «лучшее место для того, чтобы держать круговую оборону».

Марсело Фигерас. Камчатка. М.: Иностранка, 2007.

За последний год взрывная, лирическая проза Александра Иличевского обрела целую армию поклонников. Предыдущая книга писателя – роман «Ай-Петри», вышедший в начале сентября, – сметена с прилавков: три тысячи тиража разошлись за три недели. Некоторые критики уже провозгласили Иличевского гением.

Но знакомство с ним лучше всего начинать именно с «Матисса» – этот роман качественнее других написан, да и персонажи в нем действуют экзотические. Добродушный бомж Вадя. Его подружка – бомжиха и дурочка Надя. Экс-физик Королев, перемолотый безвременьем 1990-х.

Подробней всего прописана именно судьба Королева – самого близкого автору (и по возрасту, и по образованию) героя. Талантливый ученый, Королев покидает обнищавшую науку, работает расклейщиком объявлений, страховым агентом, торговым координатором, пока не отправляется бродяжничать. Зачарованно и потерянно он странствует по московским паркам, метро, подземным рекам, по собственным снам. Узнаваемо, иногда очень тонко… и все же лучше всех получилась Надя – по степени авторского сочувствия. Чтобы сберечь ускользающее сознание, Надя упорно складывает цифры на чеках – этому ее когда-то научила мама. Пока мама была жива, она все время «выцарапывала дочку из небытия» – упражнениями, разговорами. Теперь Надя собирает чеки и «денюжку» на будущую жизнь – прячет их в зоопарке, чтобы в приступе амнезии напрочь забыть о кладе. Не знаю, кто еще в нашей литературе сопереживал бы своему герою так глубоко, с такой болью и любящим сердцем – тут Иличевскому, кажется, нет сегодня равных. Если перед нами и гений, то гений сострадания. Но.

Расставив своих персонажей, несколько раз пустив их по кругу московских улиц, писатель не знает, что делать с ними дальше. Отправить на юг? И троица совершает исход из Москвы. На читателя обрушивается новая порция пейзажей и полуснов. Их бы править и править безжалостной редакторской рукой. «Из-за того, что обе березы были искривлены в поднимающемся их рослостью воздухе – переломлены словно бы в нем, в то время как другие деревья были переломлены естественным образом – границей воды и атмосферы, благодаря этому как раз и образовалось то “смущение зрения”, то есть кажимость того, что вода, прозрачность подымается не только в воздух плоскости картины, но и в чувственный объем над полотном сетчатки…»

Такого в романе много. Иличевский гонит полотно текста, словно забывая, что он не живописец, не Матисс (о котором в романе полслова), а писатель. И не совершает последнего усилия, не достраивает образ, не дает себе отчета, что именно хочет сказать. Послушайте, издатели просто обязаны приставить к Иличевскому фельдфебеля с редакторским образованием, который вовремя подталкивал бы его под локоть и не давал разойтись, захлебнуться в «кажимостях». Который чеканил бы ему на ухо пушкинский афоризм: «Проза требует мыслей и мыслей – без них блестящие выражения ни к чему не служат». Иначе энергия этого бурного таланта уйдет в песок, жар этого сердца растратится в никуда, а перспективность этой чуткой и обещающей еще немало тайн прозы обернется пшиком.

Александр Иличевский. Матисс. М.: Время, 2007.

Историки отечественной критики еще напишут: «Лев Данилкин въехал в российскую литературу на мотоцикле». Этот сумрачный молодой человек рассекает литературное поле небрежно, снисходительно, отвинтив глушитель. Так, как и требуется большинству его читателей, которые ждут не только совета, что почитать, но и, быть может даже в большей степени, оглушительного дразнящего слова, которое бы вставило и закрутило.

Однако даже самые восторженные поклонники таланта (в котором не сомневаются и его ненавистники) молодого критика знают: пристрастия их любимца прихотливы. Лев Данилкин жаждет не обыденной литературной смази, а «звездных миров, голосов, крыльев», галлюциногенной яркости бытия. В этом смысле биография главного редактора газеты «Завтра» – сущий клад. Это тебе не Ирина Денежкина, которую Данилкин сравнивал даже с Джокондой.

То ли дело – уже без всяких натяжек – «кампучий-ский сатир отечественной словесности»… «Лицо в возрастной гречке, сарматский шлем седых волос, крупный, в старческих свищах, нос, покрытый багровыми капиллярными рисунками, надменные тонкие губы, золотая коронка, обильные, баварского производства, пальцы».

Путь Александра Проханова прослеживается от начала (на фотографии в книге неузнаваемо-прекрасный юноша Проханов) до 2006 года. Внезапный разрыв начинающего инженера с благополучной карьерой, работа лесником в Подмосковье и Карелии… Затем наступит слом. Проханов станет бойцом идеологического фронта – прошагает путь от «Журнала для слепых» до военного репортера «Литературки» и «Правды», заработает репутацию «соловья Генштаба». Но Данилкин слома предпочтет не заметить и повлечет нас дальше. Покажет пестрое пасхальное яйцо, с которым Проханов пришел на встречу с Юрием Трифоновым. Проведет по БАМу, целине, горячим точкам, завезет в Африку, Афганистан, Чечню. Заведет в кабинеты Березовского, Гусинского, Суркова. Детально перескажет и сюжеты десятков книг Проханова, не используя иных определений, кроме как «гениальный» и «графоманский». Так все-таки то или это? Мимо! Вопрос совершенно не по адресу.

Данилкин любуется Прохановым как артефактом, «русским изводом Духа-в-действии», намеренно стараясь скользить по ту сторону добра, зла и его унылых производных – продажности, подлости, цинизма. Довольно, что этот «старик с большим-большим приветом» «необычайно аттрактивен». Собиратель бабочек, футуролог, «огромный мозг и память». А взгляды, а политические игры, а КГБ, ГКЧП и качество письма – это все наносное.