Александр Горянин - Традиции свободы и собственности в России

Но едва произошла большевистская революция (большевики, как известно, всегда настаивали на примате экономики) и столица была перенесена в Москву, началось немыслимое. В Москве к 1920 году едва остался миллион жителей (причем чуть ли не треть составляли дети), а из взрослых 231 тыс. человек состояли на государственной службе («совслужбе») — четверть населения! Не на производстве, заметьте, в столице «пролетарского» государства! Только «совбарышень», как тогда их называли, было сто тысяч. Где же они все служили? На первом месте были главки (главные комитеты) — такие, как Главспичка, Главтабак, Главкожа, Главкрахмал, Главторф, Главтекстиль, Главтоп и других органах управления хозяйством. Летом 1920 года число главков в Москве достигло 49. Большевики уверяли, что это вынужденная форма «государственного капитализма» (трудно вообразить что-либо, более далекое от капитализма), которая отомрет с переходом к социализму. Главки формально не являлись правительственными учреждениями, но в действительности имели полномочия отраслевых наркоматов. Были и главки, прямо осуществлявшие большевистскую диктатуру, вроде Главкомтруда (Главного комитета по проведению всеобщей трудовой повинности).

Работали народнохозяйственные главки, естественно, из рук вон плохо, их неэффективность была запрограммирована. Страна выжила не благодаря главкам, а благодаря теневикам (иногда они прикрывались личиной «кооператоров»), экономически мыслящим людям того времени. Именно они наладили производство печек-буржуек, которые стали спасением для миллионов людей, и производство зажигалок в условиях отсутствия спичек, наладили с огромным размахом теневое производство мыла и дрожжей (очень важный продукт!), наладили поставку соли из Астраханской губернии и сахара — с сахарных заводов Киевской губернии. Причем сахар везли очень опасным путем вверх по Днепру до Смоленска, а уже оттуда — в Петроград, Москву и Нижний Новгород. Везли, кто бы ни был в это время у власти в Киеве — Рада, Скоропадский, Петлюра или даже Деникин. У Главсахара это не получалось, а у «кооператоров» получалось, хотя некоторые из них поплатились у чеки жизнью «за шпионаж» (мало отстегивали). Снабженцы Главтекстиля не могли обеспечить загрузку текстильных фабрик, а их частные конкуренты умудрялись доставлять хлопок из Средней Азии несмотря на фронты, и лён из Могилевщины. Доставляли в огромных количествах кожи для пошива сапог. Везли каспийскую и архангельскую сельдь, бакинский керосин, везли табак и махорку. И конторские (офисные, как бы мы сказали сегодня) принадлежности для главков из Швеции. И даже чай из Китая! Во время гражданской войны!

В 1920-21 существовали планы превращения главков в полноценные наркоматы, но им, к счастью, не суждено было сбыться: был введен нэп и главки вмиг стали вопиюще не нужны. Однако, как писали большевистские теоретики, «принцип отраслевого управления хозяйством оказался жизненным не только в условиях гражданской войны, но и на последующих этапах социалистического строительства». Сталин в беседе с Уэллсом объяснял непонятливому англичанину: «Хозяйство в собственном смысле мало касается капиталистического государства, оно не в его руках. Наоборот, государство находится в руках капиталистического хозяйства». (Полагая, что изрекает приговор, он произносил похвалу.)

Большевики подобного безобразия допустить не могли. Уже в 1938 году в СССР насчитывалось свыше 20 отраслевых наркоматов, включая такие, как наркомат зерновых и животноводческих совхозов, наркомат снабжения, наркомат боеприпасов. Но это были цветочки. 50 лет спустя, на закате СССР, в Москве насчитывалось 124 министерства и госкомитета СССР и РСФСР. Они вместе управляли территорией меньшего размера, нежели та, какой до Первой мировой войны управляло вдесятеро меньшее количество министерств, и в них трудилось, вероятно, в тысячу раз больше чиновников, чем в 1916 году. И работала эта система настолько скверно, что тысячелетнее государство развалилось.

В кухонных дебатах 70-х и 80-х почему-то никто не находил доводов опровергнуть утверждение, что из всех утрат исторической России утрата предпринимательского слоя — самая необратимая. «Политические ценности можно воспринять, но частнособственнические отношения пресечены слишком давно, откуда теперь взяться людям, знающим, что такое залоговое право, биржевый курс или оборот векселя на себя? Не смешите, батенька!» — доносился сквозь клубы дыма голос наиболее начитанного из спорщиков.

Батенька же, не прерывая дискуссию, писал на листке цифры и передавал соседке: они по переписке утрясали размер доплаты при следующем обмене: открытка «на автомобиль» (право купить машину надо был ждать лет 10-12; о том, что срок пришел, вас извещали открыткой) плюс облигация, выигравшая две тысячи рублей плюс место на Ваганьковском кладбище на земельный участок в кооперативном поселке Академии наук плюс стройматериалы для возведения бани. (Описываю эпизод, свидетелем которого был.)

Люди, отрицавшие тогда и отрицающие теперь нашу способность к рыночному поведению (бартерное ценообразование в условиях уголовного запрета на свободный рынок есть высший пилотаж рыночнозамещающего поведения), живут книжными выдумками времен народников, что извинительно при русском литературоцентризме. Они без устали повторяют мантры «общинность», «соборность», «коллективистская психология» и неспособны разглядеть происходящее у них под носом.

Жизнь любит посмеяться над умозрительными построениями. Нужные люди появились, едва раздался клич «Дозволено все, что не запрещено!», годный, по правде сказать, лишь для стран старого капитализма, где жизнь за века выявила всё, что безусловно следует запретить. Законодательство СССР, с которым мы въезжали в рынок, не предусматривало рыночных отношений и поэтому не содержало таких запретов. Зато запрещало вещи, без которых рынок немыслим. Первопроходцы, нарушая законы обоих миров, двигались как по минному полю. Неудивительно, что первую когорту составили люди наиболее бойкие, быстрые, дерзкие, бедовые. Социалистическая клетка тяготила их уже по причинам темперамента. «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков» — жаловался когда-то Высоцкий. Выяснилось, что не так уж и мало.

Исторически мгновенно наладив инфраструктуру рынка, они совершили невероятное. Хотя акыны нашей публицистики, во всеоружии своих телевизионных познаний о жизни, видят пока лишь отрицательную — уголовную и гротескную — сторону процесса.

Кто у нас главные враги рынка и бизнеса (а значит, по сути, и собственности)? Человек извне не догадается ни за что. Это выходцы из околодиссидентской интеллигенции, люди, считающие себя демократами и даже либералами. Речь о тех, кто профессионально занимается истолкованием действительности. Противники бизнеса — это «не власть и не общество, а сценаристы, редакторы, режиссеры, — утверждает социолог и главный редактор журнала «Искусство кино» Д.Б. Дондурей. — В неделю на телевидении проходит 71 криминальная передача, где подробно рассказывается, что бизнесмены — это преступники». Дондурей напоминает, что на нашем ТВ существует «гигантская самоцензура на позитивную информацию, поскольку интеллигенция уверена, что рыночные реформы принесли народу только страдания, и считает своим долгом эти страдания демонстрировать». Я бы поправил: интеллигенция не обязательно в этом уверена, просто она считает политкорректным говорить именно так. Если телеведущий не вставляет время от времени несколько пафосных слов о невыносимых страданиях народа, о прогнившей власти, о бесчестном бизнесе и о том, что «всё разворуют», журналистское сообщество, того гляди, сочтет его наймитом «кровавого режима». Альтернативная точка зрения, в отличие от западного ТВ, на наших экранах отсутствует. «Ток-шоу» соответствующей направленности, сериалы, криминальные новости и программы смотрят от 20 до 50 млн. человек за вечер каждый день. Нельзя не согласиться и со следующим утверждением Д.Б. Дондурея: «Если нам начинают морочить голову: мол, не нравится — выключи, — это чепуха. Выключить домашнего тирана люди не в состоянии, это вам подтвердят социологи».