Александр Горянин - Традиции свободы и собственности в России

Не все открытия были столь же радостными. Выплеснулся мощный вал негативной социальной энергии, оказалась благочестивым мифом русская «коллективистская психология», «общинность», «соборность» (что, впрочем, было ясно давно). И все же постсоветская эволюция вчерашнего «советского человека», сама его способность к быстрой эволюции и порожденное этой эволюцией общественное разнообразие не могут не восхищать. На заре Перестройки казалось правдоподобным, что из-под крышки советского котла выйдут полностью безынициативные люди, не нуждающиеся в демократии, чуждые понятию свободы.

Подобно тайнописи, проступающей при нагревании, годы Перестройки выявили генеральный вектор развития России. Его можно обозначить как стремление навести мост над исторической пропастью 1917-1985 годов (вторая дата обсуждаема), как прорыв к свободе личности и демократическому государству. Правда, для большинства наблюдателей этот вектор совершенно заслонен подвекторами — демонтажем СССР, знаменитым «растаскиванием госсобственности» (начавшимся, кстати, еще в 1987 году, с советского «Закона о госпредприятии»), скачкообразным ростом преступности, ослаблением государства и множеством других вещей — важных и даже очень важных, но не попадающих в «главное».

Это нормально. Современники вообще крайне редко видят главное, нужна дистанция. Во времена итальянского Возрождения люди о нем не знали. Истинная картина открылась позже, современники же Возрождения поверили Макиавелли, объявившему Италию растерзанной и обесчещенной.

Не стоит дергать растение за верхушку в надежде, что оно быстрее вырастет. То, что непонятно сегодня, вдруг станет понятно завтра. Главное, что дух свободы более не покидает нас.

* * *

Поразительная эволюция российского общества за последние 15 лет не отрефлексирована ни властью, ни самим обществом. Зато внешнему миру все давно ясно. Для этого мира Россию уже полтора десятилетия «объясняет» некоторое число московских авторов. Ими слеплен образ страны, без всякого успеха пытающейся проводить глубоко чуждые ей преобразования. Их статьи уже с конца 80-х печатаются в западных СМИ, они привыкли к гонорарам, привыкли к приглашениям прочесть лекцию «Третий срок Путина» в магистрате города Лимерика и поучаствовать в семинаре «Почему потеряна Россия?» в колледже св. Йоргена (среди хлопковых полей Канзаса), привыкли к оплаченным поездкам и не хотят все это терять. Они тонко чувствуют, во что Запад хочет верить, а во что — нет, и пишут соответственно. Биологи называют это «feedback inhibition». Ради безотходного производства те же тексты печатаются и дома. Вся эта публика настолько срослась с «экспертным сообществом», обслуживающим российскую власть, что иногда хочется ущипнуть себя: не сон ли это. На таких авторов — отважных российских демократов, борцов с кровавым режимом — радостно ссылаются авторитеты западной кремлинологии (им надо спасать свою профессию), а их, в свою очередь, цитируют отважные борцы. Сложилась отлаженная система взаимных ссылок.

Спору нет, дело оппозиции — уличать, разоблачать и обличать, и есть множество искренних обличителей. Оппозиция вообще крайне многоцветна, число точек зрения, включая самые экзотические, запредельно. Но западные СМИ настроены строго на одну волну из России.

Немецкая журналистка Габриела Кроне-Шмальц, много лет проработавшая в Москве, задается («Вестник Европы» 2001, №3) риторическим вопросом: «Почему мы, глядя на Америку, говорим о растущем патриотизме, а обращаясь к России — о росте национализма?». Загадка невелика: не потому, что он и впрямь так уж разросся — российские националисты просто дети на фоне таких политических фигур Европы, как Йорг Хайдер, Ле Пен, Пим Фортайн, Умберто Босси и движений, которые те создали, — а потому что «рост национализма» давно стал дежурным блюдом привычных (как привычный вывих) внутрироссийских оппозиционных источников. Западному журналисту остается лишь слегка перефразировать их реляции, что немедленно и делается. Это блюдо гарантированно будет съедено.

Отдельного разговора заслуживают рейтинги. Дивный пример: рейтинговое агентство Mercer Human Resource Consulting поместило Москву по уровню безопасности на 184 место среди крупных городов мира — ниже Хараре, столицы Зимбабве, страны, где еще не утихла гражданская война. (Агентство, правда, никому не ведомое, но это не помешало российским СМИ тут же раструбить столь увлекательную новость.) Не реже двух-трех раз в год мы слышим о том, что какие-то западные эксперты — живо их себе представляю — объявляют Москву самым дорогим городом мира. В самой Москве это вызывает недоумение: едва ли не каждый второй москвич бывал за границей и на собственной шкуре испытал, какой это вздор.

Американская организация «Freedom House» отвела России по уровню приверженности к гражданским свободам 158 месте в мире из 194 возможных. То есть, нас хотят уверить, что по этому показателю дела в России хуже, чем в Нигерии при диктаторе Бабангида. Блеснули и «Репортеры без границ» из Парижа, они поставили Россию по уровню свободы прессы на 138 место в мире из 167 (ниже Экваториальной Гвинеи, Судана, Афганистана, Руанды, Камбоджи, Гаити, Таджикистана, Нигерии, Либерии, Мадагаскара, Таиланда, Чада и т.д.).

Комитет защиты журналистов (Нью-Йорк) в своем докладе, обнародованном в 2005 году утверждал, что «Россия, как никакая другая страна мира(!), продемонстрировала отступление от принципов свободы слова». (Кстати, это тот самый комитет, который отказался включить в свой ежегодный список убитых журналистов 16 жертв натовской «гуманитарной бомбардировки» телецентра в Белграде 23 апреля 1999 года: по заявлению правозащитников из КЗЖ, то были прислужники режима Милошевича46; так что более об этой конторе ни слова.)

Не лучше, если верить канадскому Fraser Institute, обстоит у нас дело и со свободой экономической. Fraser поместил Россию по этому показателю на 115 место из 127 возможных — ниже Нигера, Непала и Мозамбика. Еще интереснее выводы организации Transparency International, публикующей ежегодный «Индекс восприятия коррупции в мире». На вершине последнего из этих списков безгрешная Исландия, в его низу безнадежный Чад (159 место), у России 129 место. Даже у Афганистана, живущего производством и контрабандой наркотиков, показатель выше. И даже у Колумбии, страны, главная проблема которой — сращение кокаиновой мафии с властью47. Глава российского отделения Transparency International Елена Панфилова всерьез уверяет, что зарубежные инвесторы настолько напуганы российской ситуацией, что собираются выводить свой бизнес из страны. Организация «Всемирный экономический форум» в своем рейтинге конкурентоспособности стран мира отвела России 75-е место из 117. Россия удостоилась целого ряда столь же низких (часто ниже сотого) мест в рейтингах подобного рода «форумов» и институтов48.