Юрий Орлов - Прокуроры двух эпох. Андрей Вышинский и Роман Руденко

Рогинский ответил, что о фальсификации дел ему не было известно. Дела к нему поступали законченными, и он утверждал обвинительные заключения. О поступлении жалоб заключенных «на противозаконное ведение следствия» знало и руководство Прокуратуры.

Тогда Кандыбин зачитал выдержку из показаний Фриновского, в которой говорилось о том, что Рогинский был причастен к правотроцкистской организации. Подсудимый вполне резонно заметил на это, что показания Фриновского неконкретны. «Он не называет меня участником антисоветской организации, а только предполагает, что я якобы являлся участником этой организации».

Председательствующий огласил показания Ежова на следствии: «Антисоветские связи с Рогинским я не устанавливал, да и это было в известной мере вопросом формальным, ибо фактически антисоветский контакт между нами существовал, так как Рогинский видел и знал всю нашу преступную практику и ее покрывал».

Григорий Константинович парировал и эти «разоблачения»: «Откуда я мог знать о вражеской работе Ежова? За следствием наблюдала Главная военная прокуратура в лице Розовского, я никакого отношения к следствию не имел. Показания Ежова считаю вымышленными».

Кандыбин задал очередной вопрос: «Зубкин... показывает, что вами протоколы решений особого совещания подписывались без проверки материалов дела, за 30—40 минут подписывали 5—6 тысяч протоколов. Разве это не преступная практика в работе?»

Рогинский: «Протоколы решений особого совещания я никогда не подписывал, подписывал их сам Вышинский. Показания Зубкина в отношении меня не соответствуют действительности».

С такой же настойчивостью Рогинский отвергал показания Острогорского, Леплевского, Крыленко, Любимова-Гуревича и других. Тогда председательствующий решил воспользоваться «признательными» показаниями самого Рогинского, данными им в самом конце предварительного следствия. Выслушав их, Рогинский сказал: «Это же ложь. Человеческие силы имеют предел тоже. Я держался два года, не признавая себя виновным в антисоветских преступлениях, больше терпеть следственного режима я не мог. Следствием не добыто данных о том, кем я был завербован в антисоветскую организацию, где и когда. Это обстоятельство очень важно для доказательства моей вины».

Так и не добившись от Рогинского никакого признания, Кандыбин закрыл судебное следствие и предоставил подсудимому последнее слово. В нем Рогинский сказал: « Граждане судьи, в антисоветских преступлениях я не повинен. Прошу проанализировать мой жизненный путь. Я всегда и везде проводил правильную политику партии и Советского правительства, вел борьбу с троцкистской оппозицией. В 1925—27 годах я беспощадно громил «рабочую» оппозицию, проникшую в Верховный суд Союза ССР. Будучи на Кавказе, я вел ожесточенную борьбу с кулачеством. В то время Андреев называл меня огнетушителем. Все последующие годы я по-большевистски вел борьбу с врагами партии и советского народа. Я повинен в том, в чем повинны все работники прокуратуры и суда, что просмотрели вражескую работу некоторых работников НКВД и что к следственным делам относились упрощенчески. Если суд вынесет мне обвинительный приговор, то это будет крупнейшей судебной ошибкой. Я неповинен. Жду только одного: чтобы мое дело объективно было доследовано».

Суд удалился на совещание, и вскоре был вынесен приговор: «Рогинского Григория Константиновича подвергнуть лишению свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях сроком на пятнадцать лет, с последующим поражением в политических правах на пять лет и с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества».

Рогинский избежал смертного приговора, который обыкновенно выносился по такого рода делам. Была ли тому причиной начавшаяся война или что-то иное — сказать трудно. Григорий Константинович Рогинский погиб в лагере. В ноябре 1992 года он был реабилитирован.

Другим близким соратником Вышинского и неизменным соучастником многих его кровавых дел был Лев Романович Шейнин.

Л. Р. Шейнин родился в 1906 году в состоятельной еврейской семье. Его отец был старшим приказчиком у крупного лесопромышленника, а потом стал компаньоном одного купца. До 1920 года Лев Шейнин проживал с родителями в Торопце, где учился в местной школе. Там же он вступил в комсомол и даже стал заместителем секретаря уездного комитета. В юности он писал стихи, которые печатал в литературном приложении к газете Торопецкого укома партии «Светоч». Талантливого юношу приметили и направили в Москву, в Высший литературно-художественный институт имени Брюсова. Одновременно он стал посещать занятия на правовом отделении факультета общественных наук 1-го Московского государственного университета. Через два года учебу пришлось оставить, так как его «мобилизовали» на борьбу с преступностью и направили на работу в Московский губернский суд, где после непродолжительной стажировки Шейнина назначают в 18-летнем народным следователем Орехово-Зуевского уезда. Через год его перевели в Краснопресненский район столицы, а затем — в Бауманский. В 1927 году Шейнин получил новое назначение, но уже в Ленинграде — стал народным следователем 10-го отделения, а на следующий год — старшим следователем губернского суда. В Ленинграде Шейнин находился до 1931 года. К этому времени следственный аппарат был передан в органы прокуратуры. Молодой следователь, а Шейнину было тогда всего 25 лет, проявлял исключительную активность и, что особенно важно, хорошо ориентировался в политической обстановке, иными словами, знал, откуда ветер дует. Когда в руках у него оказалось дело в отношении бывшего начальника Ленинградского уголовного розыска Петржака, он сумел выжать из него максимум выгоды. В своей автобиографии Шейнин писал: «Я зафиксировал преступные действия зиновьевцев Комарова, Десова, Евдокимова и других. Все они в связи с этим делом были сняты с постов специальным решением ЦК, куда я лично сообщил о вскрытых мною фактах. Моя роль в раскрытии этого дела отмечена в «Ленинградской правде». Потом Шейнин не раз подчеркивал, что он послал сообщение в ЦК «вопреки своему начальству, боявшемуся тронуть этих людей». Такая прыть пошла ему на пользу. Шейнина заметили в Москве.

Как рассказывал Левентон, Шейнина «перетащил» в Москву Рогинский, а в благодарность за это Лев Романович фактически был у Григория Константиновича и его жены «на посылках», «добывая им разные блага и вещи по блату». При помощи Шейнина Рогинский якобы получил даже квартиру. А было это так. Шейнин в 1933 году расследовал дело начальника какого-то военно-строительного треста, проводившего мошеннические операции с некой кустарной артелью. По просьбе Рогинского Шейнин выделил дело этого начальника в особое производство, с тем чтобы можно было направить его в коллегию ОГПУ, а не в суд. Вскоре начальник был осужден с конфискацией имущества, а отобранную у него квартиру отдали Рогинскому. По словам Левентона, незадолго до ареста Рогинского Шейнин дал ему 10 тысяч рублей для покрытия какой-то недостачи.