Лев Рубинштейн - Словарный запас

Дальше, без перерыва: «Наше телевидение, в отличие от скупых европейцев и рецессивных американцев, по-прежнему щедро к зрителю, который (см. статистику) остается с нами, что бы ни каркали сорные птицы Интернета». Тут, как говорится, без комментариев. Запомним все же про сорных птиц Интернета — это, говоря словами другого способного русского литератора, войдет в поговорку. Я, во всяком случае, беру на вооружение. Спасибо, брат Кулистиков.

Поехали дальше: «Окрестные племена гастарбайтеров выучат русский только за то, что им разговаривает Галкин. Телеартист посильнее Ильича. Тот с последышами разъял империю — Галкин у телеэкранов воссоединил ее».

Ну что тут скажешь — каждое слово высечено золотом на мраморе. Племена гастарбайтеров, а? То-то же. Молчим, завидуем и нервно курим в углу.

Не может не вызвать восторг и сильное утверждение, что нашлись телеартисты и посильнее Ильича, который, как известно, уж таким был телеартистом, что, казалось бы, никто не переплюнет. Ан нет, нашелся-таки всенародный попугай Галкин, культурный герой новейшего времени, который настолько погружен в нелегкий процесс обрусения окрестных племен и в святое дело воссоединения империи, что не может отлучиться с телеэкрана буквально ни на минутку.

И еще там полно всего сугубо высокохудожественного и идеологически выдержанного. Хороший текст, что там говорить.

Когда писателя огорошивают вопросом: «Скажите, зачем вы написали вот это?» — он обычно обижается, и правильно делает. «Как это зачем? — обиженно бубнит он. — Написал, потому что не мог не написать». А что он еще ответит? Что долги за машину надо отдавать? В общем, нельзя задавать писателю таких вопросов. Но что делать, если такой вопрос возникает. У кого-то может возникнуть, например, грубый и бестактный вопрос, все ли у автора в порядке с мозгами.

Я уверен, что у данного конкретного автора с мозгами все в порядке: он прекрасно знает, что он делает и для чего. Вопрос о культурной или социальной вменяемости отпадает. В моем детстве в таких случаях говорили: «Дурак-дурак, а мыла не ест».

Люди, которых метафорично, грубо и не всегда справедливо называют «блядьми», делятся на простодушных и рефлексирующих, нуждающихся в интеллектуальном оправдании собственного блядства.

Надеюсь, читатель не заподозрит, что предыдущее рассуждение имеет какое-то отношение к обсуждаемому автору. Никакого отношения не имеет — так просто, попутное рассуждение. И не знаю, имеет ли отношение к обсуждаемой проблеме и вертящаяся в моей голове цитата из другого автора, не столь, конечно, яркого, но все же неплохого. Чехов Антон Павлович, рассказ «Крыжовник»:

Николай Иваныч засмеялся и минуту глядел на крыжовник, молча, со слезами, — он не мог говорить от волнения, потом положил в рот одну ягоду, поглядел на меня с торжеством ребенка, который наконец получил свою любимую игрушку, и сказал:

— Как вкусно!

И он с жадностью ел и все повторял:

— Ах, как вкусно! Ты попробуй!

Было жестко и кисло, но, как сказал Пушкин, «тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман». Я видел счастливого человека, заветная мечта которого осуществилась так очевидно, который достиг цели в жизни, получил то, что хотел, который был доволен своею судьбой, самим собой.

И, уж извините, еще одна цитата, оттуда же:

Перемена жизни к лучшему, развивает в русском человеке самомнение, самое наглое. Николай Иваныч, который когда-то в казенной палате боялся даже для себя лично иметь собственные взгляды, теперь говорил одни только истины, и таким тоном, точно министр: «Образование необходимо, но для народа оно преждевременно», «Телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и незаменимы».

Впрочем, и это вряд ли имеет к чему-то отношение. Это все было давно, в XIX веке, когда были всякие интеллигентские искания, рефлексы, муки совести и прочая хрень.

Я знаю, что слово «совесть» — из позапрошлого века. Оттуда же, по-видимому, «вкус» — хоть речевой, хоть поведенческий. Знаю, не маленький. Знаю, что все эти глупости, годные только для маленьких детей или на худой конец для отставных библиотекарш, полное ничто по сравнению с такими смыслоемкими словами, как, например, «формат» или, пуще того, «рейтинг».

Хорошо, забудем про совесть, вкус и прочую фигню. Повернем проблему другой стороной. А вот вдруг что-то изменится, что будет? А, ребята? Вы же все-таки стратеги как- никак, планировщики своего и — что куда хуже — чужого будущего. Вот что, интересно, будет?

Да ладно, не отвечайте, ответ я знаю и сам. Ничего не будет.

Вы надежно защищены, поскольку у вас давно на том месте, где у некоторых людей все-таки иногда бывает совесть, вырос во-от такой рейтинг. Вы как ни в чем не бывало встряхнетесь, смените один пиджак на другой и опять чего-нибудь такое возглавите. И скажете, что так и было. Мы же, скажете вы, все-таки профессионалы, а не какие-нибудь сорные птицы. Нам и карты в руки.

Все с вами в порядке, ребята, я знаю. Только все-таки в своем самозабвении вспоминайте хоть изредка о том, что хотя идиотов в стране и мире очень много, но не все все-таки, не все.

И вовсе не все, кто, вопреки вашим бессонным трудам, решительно не желает быть идиотом, такие уж прямо сорные птицы. И не тешьте свои форматы тем, что мир делится лишь на успешных правильных пацанов и отстойных лузеров. Мир сложнее, ребята.

Тема непростая, что и говорить. Кто на что может обидеться, не всегда понятно. В том смысле, что кто очень захочет обидеться, он причину найдет.

Я вот недавно ехал в метро и очень спешил. Спеша, я невзначай толкнул какого-то мужчину. Толкнув его, я тотчас же извинился. Но одновременно с моими извинениями последовал ощутимый удар кулаком по моей спине. «Вы чего это?» — ошарашенно спросил я. «А ты чего толкаешься?» — «Так я же извинился!» — «А мне-то что, что ты извинился!» — «Так я же не нарочно!» — «Нет, ты нарочно!» Исчерпав запас аргументов, я пошел себе восвояси.

Я так думаю, что обижаться резонно лишь на то и на тех, кто обижает тебя сознательно. На неловкость или бестактность обижаться неправильно — это непрактично и глупо. И вообще — чем уверенней человек в своей правоте, тем в меньшей степени он подвержен обидчивости. О различии культур и традиций тоже нельзя забывать. Вот, допустим, слово в каком-нибудь языке означает что-то вроде святости или добродетели, но звучит оно так, что на другом языке означает что-нибудь очень неприличное и оскорбляющее чье-нибудь национальное чувство. Что тут делать? Изображать Пророка, тем более в шутейном контексте, есть тяжкий грех в исламской традиции. А в христианской — нет. По крайней мере с некоторых пор. А есть еще и атеистические традиции, и они тоже завоевали себе право на существование.