Лев Рубинштейн - Словарный запас

И правда, какое еще чувство вины? Вы чего? Чувство вины — это когда жрать нечего и когда гуманитарная помощь. А вот когда цены на нефть сами знаете какие, то какое такое чувство вины? Мы же вас всех, суки, кормили и освобождали, а вы нас опять на колени, да? Вот когда бабки кончатся и придется опять у вас подзанять, тогда и про чувство вины поговорим. Нам не впервой. А пока что будем гордиться славными деяниями предков, необъятными просторами, ракетами дальнего действия и скоплением природных газов.

Когда слышишь, читаешь, думаешь про все это, все время приходит на ум замечательно остроумное изречение поэта и художника Вагрича Бахчаняна: «Всеми правдами и неправдами жить не по лжи».

Вот, собственно, и вся история. Не новейшая и даже не новая, а очень даже старая история. Простая, прямо скажем, история.

Было такое в 20-годы прошедшего века педагогическое поветрие — устраивать суды над теми или иными литературными героями. Это для лучшего закрепления школьного материала. Один такой суд, суд над Евгением Онегиным, был очень симпатично описан в «Двух капитанах» Каверина. Там было все как полагается: обвинитель, защитник, свидетели, судья. Суд, в общем.

Это я к тому, что время от времени кто-то призывает подать в суд на кого-то, кто пишет и публикует что-нибудь достаточно запредельное вроде того, что убитый сам себя убил, чтобы скомпрометировать доблестные правоохранительные органы, или что женщина сама себе выбила зубы, чтобы привлечь, наконец-то, к себе внимание. Ну, и многое другое пишут, резвяся и играя, эти чудесные особи.

Не надо в суд. Нет смысла. Ибо эти люди вряд ли являются физическими лицами. Они всего лишь персонажи, литературные герои, порожденные нынешней, постмодернистской эпохой. А если у них и обнаруживаются подобия физических лиц, то и располагают эти лица скорее к физическому, чем к юридическому воздействию.

Конечно, персонажи, а кто же еще. В русскую революцию ХХ века пришли персонажи Достоевского, а дело ее продолжили герои сологубовского «Мелкого беса». Далее «Бесы» все мельчали и мельчали, и мы, как в том анекдоте, постепенно «дое…лись до мышей».

Какие авторы, такие и персонажи. Какая власть, такие у нее мыслители-апологеты, такие у нее агитаторы-горланы-главари. «У меня нету для вас других писателей», помните? И у этих, нынешних, нету для нас других. Но власть и не слишком-то озабочивается на этот предмет. Во-первых, она сама такова, что в ее убогих представлениях это и есть интеллектуальная элита. А во-вторых, зачем? Пипл и не такое хавал.

Короче, и эти сгодятся. А чего стесняться-то? У себя же дома. Да и свобода опять же. Не при совке живем. Марксизма-ленинизма никакого, слава богу, не нужно. Ссылок на решения пятого-десятого съезда-пленума тоже не нужно. Сейчас сляпаем чего-нибудь из смеси всего со всем — того, что слева, с тем, что справа, того, что сверху, с тем, что снизу, того, что спереди, и того, что сзади, советского с антисоветским, космополитического с нацистским, Фукуяму с Мураками и Газманова с Кастанедой. И ведь сожрете, не подавитесь. Да и этого, в общем, не нужно. Ничего не нужно, кроме ленивой и сытой наглости и пятиминутной готовности в любой момент развернуться на сколько угодно градусов.

Вот и замельтешили перед нашими глазами пузыри земли вроде некрупного (если сравнивать, например, с Азефом) провокатора Павловского или какого-нибудь еще выдающегося мыслителя современности наподобие Паркера-Кононенко, как по облику, так и по речевым характеристикам больше всего похожего на недоучившегося провинциального гимназиста, исключенного из седьмого класса за посещение веселых домов.

С оппозицией все ясно — проплаченные Соросами и прочими ЦРУ антигосударственные элементы. Государственные же элементы, чьи неподкупные глаза смотрят на нас с телеэкранов, чьи скупые мужественные глаголы жгут сердца людей со страниц свободолюбивых газет, никем не проплачены — дико такое не то чтобы сказать, но и помыслить, держат круговую оборону, защищаясь от хулителей и подстрекателей всего лишь военно-промышленным потенциалом, сырьевым ресурсом и золотовалютным фондом. А больше ничем. А уставши от газет и телевизоров, они, как в бассейн, ныряют в Интернет, где уже резвятся по-взрослому, ни в чем себе не отказывая, так сказать, без галстуков, да и вообще безо всего.

Ну а если, не ровен час, продуют, смущаться не станут. Вы чего, пацаны, это же правила игры. Вы ваще в каком веке живете? Ну, вы, демшиза. Ну, бля, общечеловеки. Ну, вы, грантоеды, либеральные макаки, правозащитники херовы. Ну, вы, пособники и агенты влияния. Вы же, либерал-фашисты, вообще до сих пор на свободе только лишь потому, что мы и наши эти, как это сказать, клиенты такие добрые и либеральные. Ну, вы даете. Вы чего, обиделись, что ли? Да это же понарошку. Виртуальные сражения. Деловые игры. Морской бой. Ведь общее же дело делаем. Мы же тоже хотим, чтобы все было классно и прикольно. Ну, в смысле, чтоб у нас все было.

Не слишком ли, скажут мне, резко. Какие бы ни были эти люди, скажут мне, а живых людей обижать не следует. Надо, скажут, цивилизованно дискутировать, а не обзываться. Или в суд, если что. Отвечаю по пунктам. Первое: думаю, не слишком. Второе: живых не следует, согласен. Третье и четвертое: см. начало.

Как давно и хорошо известно, люди, обладающие языковым чутьем и вкусом, по возможности избегают слов, так или иначе присвоенных официальной риторикой, а потому — смертельно зараженных. Но беда в том, что, как только какие-нибудь слова начинают восприниматься культурным сообществом как зараженные и на этом основании исключаются из риторического обихода, тут же появляются другие.

В наши дни в товарных количествах и с довольно тревожным постоянством стали возникать идеологически-языковые ублюдки наподобие «суверенной демократии» или, наоборот, «либерального фашизма». Но даже у ублюдков имеются предки.

Я помню, как в позднесоветские времена мутировали значения некоторых слов. В официальной риторике для обозначения каких-то не существующих в природе явлений стали возникать такие оксюмороны, как, например, «борьба за мир» или «социалистическая законность».

В неофициальном же обиходе абсолютно нейтральное и даже скорее позитивное слово «идейность», призванное обозначать всего лишь приверженность того или иного субъекта той или иной идее, отчетливо негативные коннотации. Про кого-то говорили: «Да ну его, он какой-то идейный». Это означало нечто вроде того, что в присутствии этого «идейного» рекомендуется говорить только о погоде. По всему получалось, что «идейный» — это такой беспринципный гад, который ради достижения собственной цели не остановится ни перед чем.