Геннадий Сосонко - Диалоги с шахматным Нострадамусом

Но несмотря на постоянную нехватку денег, в действительности он был далек от материальной стороны жизни. Ситуация в стране летом 1998 года была неспокойной, все опасались резкого падения курса рубля. «Ребята, рубль упал!» — сообщил своим коллегам Чип в фойе Дворца молодежи в Петербурге, где шел чемпионат России по шахматам. Возбуждение, вопросы: когда? что? как? Выяснилось, что он имел в виду гроссмейстера Рублевского, только что потерпевшего поражение, и по городу еще долго ходил рассказ о Чеггукайтисе, предугадавшем тот августовский дефолт.

Так же как к деньгам, он относился и ко времени: большую часть своей жизни он прожил, когда слова «время—деньги» были всего лишь метафорой, и он, привыкший считать время на секунды, уплывающие с циферблата шахматных часов, был абсолютным транжирой обычного, каждодневного времени.

Среди шутливых сентенций, которыми наполнена книга Чепукайтиса, есть и такая: «Я заметил, что если женишься, то всегда не на той, так же как и на шахматной доске - ходишь тоже не туда: ошибок не избежать!» Чип знал, о чем говорил. Сам он был женат пять раз, но цифра эта может быть неверно истолкована: просто он был очень застенчив и влюбчив, а влюбившись, предлагал всё оформить «законным» образом. Но в жизни, как и в шахматах, он был легкомыслен: когда они со второй женой решили расстаться, то он просто выкинул паспорт. При оформлении третьего брака выяснилось, что предыдущий не расторгнут, и Чип едва не попал под суд за двоеженство. Последняя жена — Таня Лунгу, шахматистка из Кишинева — была моложе его на тридцать три года.

Книга его называется «Спринт на шахматной доске». На самом деле спринтом была вся его жизнь, и он не очень обращал внимание на фальстарты. Он признавал, что был плохим отцом для двух своих детей, но когда несколько лет назад в шахматный кружок Аничкова дворца пришел мальчик по фамилии Чепукайтис, подтвердивший, что он внук того самого знаменитого Чеггукайтиса, дедушка, узнав об этом, был несказанно горд.

Когда рухнули границы запертой на замок страны, он несколько раз выезжал на ветеранские чемпионаты мира и Европы. Многие, с кем он провел долгие годы за шахматным и карточным столами, уехали в Израиль, в Германию, в Америку. Некоторое время он тоже подумывал об эмиграции по еврейской линии в Германию. Чепукайтис — фамилия его матери, в паспорте которой в графе «национальность» было написано: полька. Те, кто знал ее, запомнили женщину с характерным лицом, орлиным носом и вьющимися седыми, когда-то черными волосами. Поляк — стояло и в паспорте самого Генриха Михайловича. Документы его отца, Пи-куса Михаила Ефимовича, еврея, работавшего до войны мастером на Кировском заводе и погибшего под Сталинградом в 1942 году, сохранились. Но брак его родителей не был зарегистрирован, доказать что-либо через шестьдесят лет не представлялось никакой возможности, и идея эмиграции постепенно растаяла.

У него было множество знакомых — партнеров по блицу, собутыльников, карточных приятелей, тех, для кого он был просто Чипом, — но близких друзей не было.

В компании он рассказывал без умолку смешные истории, большей частью из собственной жизни, и имел любимые, сильно заезженные пластинки. Он и в молодые годы был склонен к длинным монологам, с годами же его многоречивость заметно усилилась, речь текла нескончаемым водопадом, делая общение с ним нелегким занятием; впрочем, он нуждался скорее не в собеседнике, а в слушателе. В быстронесущем-ся потоке его речи всегда присутствовали шахматы, но главным образом — он сам, нетитулованный и непризнанный, на самом же деле легендарный и великий.

Реакция наступала потом. Таня Лунгу вспоминает, что дома уже не было той искрометности, он был погружен в свой мир, в свои мысли и часто бывал замкнут и неразговорчив. С ним — таким неприхотливым в еде, в одежде, в быту — было нелегко: он требовал постоянного внимания, потому что по-настоящему был сосредоточен только на себе. Он читал всё подряд, довольствуясь, главным образом, пустяками — газетами и журналами с яркими обложками, но если попадались под руку, читал и книги по истории, романы, детективы. Своей шахматной библиотеки у него никогда не было, но после переезда жены в Петербург он с интересом прочел ее книги по шахматам.

Когда у Чипа появился компьютер, он стал ночи напролет играть блиц. Обычно под именем SmartChip; завсегдатаи ICC могут подтвердить, что поздним вечером, перед тем как выключить компьютер, они видели, что SmartChip находится в игровой зоне, а если утром они снова включали машину, то замечали, что Чип всё еще в игре. Хотя и здесь он нередко побеждал известных гроссмейстеров и его рейтинг, как правило, превышал отметку в 3000 единиц, результаты Чипа в игре по интернету были ниже, чем в обычном блице. Неудивительно: впервые он сел за компьютер, когда ему было уже под шестьдесят, и вместо привычной кнопки часов палец вынужден был нажимать на странный предмет, называемый мышью.

Последние несколько лет он давал уроки в шахматной школе Халиф-мана на Фонтанке. Очные и по интернету. Когда попадались ученики из-за границы, его приходилось переюдить — иностранными языками Чип, понятно, не владел. Уроки эти были своеобразные: он почти всегда показывал свои выигранные партии и комбинации. Из него исходил поток идей, но он не настаивал на их строгом исполнении. «Если вас не устраивают эти идеи, у меня есть много других», — как бы говорил он.

Чепукайтис не мог, конечно, объяснить тонкости современных дебютных построений, зато он заражал подопечных энтузиазмом и любовью к игре, открывая перед ними не ведомые им раньше стороны шахмат. Он советовал не избегать риска и смело бросаться в неизвестное: «Только тогда к вам придет фарт!»

Любому импонировал один из основных постулатов его теории: «Ошибки делает каждый, гроссмейстеры и чемпионы мира, и в этой игре особой премудрости нет. Постепенно приобретя опыт, знания, умение, вы с удивлением узнаете, что у вас талант. Талантом обладают все, вопрос заключается только в том, чтобы извлечь и продемонстрировать его».

«Не уверен, прибавилось ли у меня мастерства, но уверенность уже появилась», — был первый отзыв благодарного ученика, полученный им из Аргентины. Комментарий Чепукайтиса: «Отрадно, приятно, незабываемо...»

У него были почитатели, увидевшие в его партиях нечто, что отличало их от многих тысяч партий, играющихся ежедневно в турнирах и по интернету. «Особенные шахматы» — называлась посмертная статья мексиканского мастера Окампо Варгаса, посвященная творчеству Чепукайтиса, а голландец Херард Веллинг составил даже маленькую книжечку его партий.

Чепукайтис рекомендовал собственные метода развития, иллюстрировал их своими партиями, расцвечивал всё образными сравнениями и шутками, но тому, чем он обладал сам, научить, конечно, невозможно. Это то, чем поставил в тупик судью Савельеву в Дзержинском народном суде Ленинграда в 1964 году Иосиф Бродский, когда на вопрос, в каком именно институте он учился на поэта, будущий Нобелевский лауреат растерянно ответил: «Я думаю... это... Это от Бога...»