Дмитрий Быков - Вместо жизни

К счастью, не получилось. И никогда уже не получится – с тех самых времен, когда было объявлено, что в царствии небесном нет ни эллина, ни иудея. Недавние события в Израиле – «размежевание», раскол, уход из Газы – показали яснее ясного, что даже в таких крепких национальных сообществах, как еврейское, есть разделения выше и глубже имманентных. Искать панацеи в архаике так же наивно, как стремиться в материнскую утробу из мира, полного опасностей и неразрешимых противоречий. Лунгинско-островское финальное умиление – вот же, мы все свои, на одной фотографии, иди сюда и ты, Чичиков, спекулировавший на холокосте и нашей тоске по родичам, ладно, берем!- обернулось эстетическим провалом: нет катарсиса. «Не брат ты мне». И Яков, поджигающий дом, и старушка, кормящая голубей, и старичок, полюбивший старушку, и боксер из Израиля, и гомосексуалист из Франции – абсолютно разные существа, несовместимые даже биологически: не зря у старичка такая аллергия на голубей, которых старушка просто не может не кормить. Общность иллюзорна. Обманщики и обманутые принадлежат к разным национальностям. И если у самого Гоголя не получилось закончить «Мертвые души» чем-нибудь утешительным, почему второй том, призванный заменить собою всю будущую русскую литературу, и погорел так трагически,- чего спрашивать с Павла Лунгина, тщетно пытающегося спаять людей ощущением их общей бедности и родственности?

Мертвые души с живыми не братаются. И не зря, кстати, в одном из немногих убедительных эпизодов фильма старик-ветеран замахивается бензопилой на собственную родню, предложившую ему роль полицая-предателя. Свои, да не свои.

Есть, впрочем, у всего этого дополнительный и крайне неприятный оттенок. Гоголь писал «Мертвые души» не на экспорт: это была искренняя, мучительная попытка разобраться в себе и своих. Павел Лунгин делал отчетливо экспортную картину (что, увы, касается и всех предыдущих, более или менее удачных его работ). Это фильм о России и ее бывших окраинах, но не для России. Цели «разобраться» тут нет с самого начала. Есть цель – продать. И в этом смысле я, честно говоря, не очень понимаю, чем создатели фильма «Бедные родственники» так уж сильно отличаются от своего главного персонажа, Чичикова наших дней. Думаю, именно этим глубинным сходством объясняется тот факт, что своего персонажа – прожженного циника, от которого с презрением отвернулся бы даже Бендер,- они почти оправдали или во всяком случае простили.

Это вообще-то не смешно, когда в городе не работает ни одно предприятие, а двадцать долларов – большие деньги, а нищую старуху некому выслушать, а бывший директор закрытого комбината, коммуняга и большая, судя по манерам, скотина, кажется святым всему городу, потому что при нем было лучше; все это может служить фоном для гротескной комедии положений – и насквозь криминальный мэр, и тупые обыватели, за зеленую двадцатку готовые записать родного деда в полицаи; но желательно бы все-таки наблюдать более личное, что ли, отношение к этому. Не говорю про гражданскую боль – она легко имитируется,- но хоть типажи, что ли, можно прорабатывать повнимательней, поуважительней. Не такими заштампованными их делать, не так бегло изображать, человеческое, что ли, в них видеть… И тогда в картине с сомнительной художественной задачей были бы по крайней мере живые люди, искупающие любую концептуальную скудость. Но Сергей Гармаш, кажется, давно разучился играть живых людей. И Константин Хабенский ощущает себя поставленным на поток. А Леонид Каневский – большой и честный артист старой школы – при всем желании не может сыграть фальшивую роль. Он ведь и когда майора Томина играл – был самым живым из всей троицы именно потому, что не пытался изображать праведную ненависть к преступному элементу. Его свойский майор Томин подмигивал и преступникам, и жертвам. И в этом была самая суть позднесоветской милиции. «Ведь все мы тут свои»… Тьфу! Каневский может блистательно сыграть то, что есть, но – как всякий истинный актер – не умеет изображать то, чего не бывает.

Лунгин мог бы, конечно, возразить: но ведь у нас гротеск! Проблема, однако, в том, что самоопределение «у нас гротеск» не спасает от необходимости быть художественно достоверными. Вон у Климова «Добро пожаловать» или «Агония» – гротеск, да и в «Прощании» не без него, и – какая точность! Смешать горькое, кислое и сладкое недостаточно: надо, чтоб смешивалось. В «Бедных родственниках» в избытке страшного и смешного – а картина выходит нестрашной и несмешной, ибо авторам до героев примерно столько же дела, сколько их местечковому авантюристу – до чувств сумасшедшего кладбищенского смотрителя. Без серьезной сверхзадачи за такие темы лучше не браться – иначе как раз и получится «совсем как настоящее».

В общем, очень своевременная картина. Если бы отдельные наши идеологи, повернутые на патриотическом воспитании, а также отдельные националисты, верящие в род как в панацею, внимательно ее посмотрели – обязательно поняли бы что-то важное про свое безнадежное дело. Потому что отрицательный результат – тоже результат. Иногда более значимый, чем положительный.

2005 год

Дмитрий Быков

С 2001 по 2003 год я вел программу «Хорошо, БЫков» на канале ТВЦ. Важной составной частью этого иронического дневника был исторический календарь, который я и предлагаю вашему вниманию.

3 января - день милосердия. В этот день 1850 года Николай Первый помиловал Достоевского. Достоевский, уже приговоренный к расстрелу, смотрел, как привязывают к столбам первую четверку его товарищей по кружку Петрашевского, была уже дана команда «К затвору!», но тут прискакал фельдъегерь и привез указ о направлении всех в каторгу. История совершенно поглотила и тот факт, что никакого заговора не было, и то, что Достоевский не участвовал в кружке, и даже то, что его, ни в чем не повинного, продержали год в тюрьме, четыре в каторге и два – в солдатах: всех этих тонкостей никто не помнит. Только и помнят, что – помиловали. Проявляйте милосердие, господа монархи, это замечательно сказывается на репутации.

4 января 1643 года родился Исаак Ньютон. Он был исключительно одаренным математиком, физиком, президентом Академии наук, теологом и философом, но судьба сделала его еще и политиком, к чему Ньютон не имел никаких способностей и прекрасно это понимал. Двадцать шесть лет он заседал в Палате лордов, но слова попросил лишь единожды, предложив закрыть окно. В этот же день 1934 года родился Зураб Церетели. Это превосходный администратор, большой благотворитель, гениальный президент Академии художеств и отличный менеджер. Судьба распорядилась так, что он еще и немного лепит. Но, в отличие от Ньютона, не умеет отказаться от несвойственного ему занятия.