Михаэль Дорфман - ХОЛОКОСТ — ЭТО СМЕШНО

Михаэль Дорфман

ХОЛОКОСТ — ЭТО СМЕШНО?

«Вы знаете, почему происходят холокосты? А потому, что в определенных местах при молитве не соблюдается тишина». Это не анекдот. Так заявил во время субботней проповеди в синагоге раввин и депутат израильского парламента Нисим Даян в пятницу, 11–го 2006 года февраля в Иерусалиме.

Часть первая

В курсе истории советского еврейства «Еврейское столетие» (в русском переводе «Эра Меркурия») профессор русской истории Юрий Слезкин писал «Лишь вопросом времени было, чтоб основная жертва нацистов превратилась в универсальную мировую жертву. Из избранного народа еврейского Бога евреи превратились в избранный народ нацистов. И превратившись в избранный народ нацистов, они стали избранным народом всего послевоенного Западного мира. Холокост стал мерилом всех преступлений и антисемитизм стал единственной непростительной формой этнической вражды в общественной жизни Запада».

Цитата эта приводится в эссе Михаэля Дорфмана «Холокост – это смешно?» предлагаемом нашим читателям. Цитата, да и весь материал дают простое объяснение, почему громкий скандал, вызванный опубликованными в датских газетах карикатурами на пророка Мухаммеда, неожиданно вызвал в ответ конкурс карикатур по поводу Холокоста. Мусульманские экстремисты решили посмеяться над одной из самых священных коров западного мира. Однако, были ли они первыми? Разумеется, сам Холокост вовсе не смешон. «Шесть миллионов погибших — что тут смешного? Над гибелью миллионов погибших евреев невозможно шутить даже лучшим еврейским острословам. Ну что смешного в таком анекдоте?

— Почему в газовых камерах Освенцима было по 12 дырок?

— Потому, что у евреев по 10 пальцев.

Возможно, такой юмор на израильском ТВ еще впереди, зато за пределами респектабельных студий и редакций огромная волна юмора о Холокосте захлестнула Израиль давно, не дожидаясь кончины последнего уцелевшего в Холокосте…» пишет Дорфман. Пышные музеи и центры Холокоста, когда половина уцелевших живет ниже официальной черты бедности, шагающий по иерусалимскому музею Памяти Холокоста «Яд ва–Шем» итальянский фашист, еврейские войны за наследие Анны Франк и многие другие явления получают простое объяснение. Иранские фундаменталисты далеко не первыми создают карикатуры на Холокост. Впрочем, еще несколько лет назад Михаэль Дорфман на страницах нашего журнала в статье «Наши дети уже будут жить при антисемитизме»анализировал коммерческий потенциал антисемитизма, и призывал трезво взглянуть на меняющиеся реалии нашего мира.

Журнальный вариант эссе был опубликован в 9–м выпуске иерусалимского журнала «Нота Бене», а авторский текст войдет в книгу Михаэля Дорфмана «Евреи и жизнь», готовящуюся к выходу в Москве в начале будущего года.

Приходит еврей с работы и говорит жене:

— Слушай, Сара, не могу больше терпеть нацистские зверства!

— Не переживай так, Хаим. Мы пойдем и убьем Гитлера. Главное, чтоб ты не беспокоился.

Сказано — сделано. Достала Сара из сундука пару винтовок. Хаим прикрутил оптические прицелы. Залегли они на чердаке, напротив того места, где, по их расчетам, должен был проезжать Гитлер. Час пролежали, второй, а никто не едет. Три часа прошло, четвертый проходит… Вот Сара и говорит:

— Слушай, Хаим. Я надеюсь, что с ним ничего не случилось…

Способность говорить банальности в самых необычных ситуациях всегда вызывает улыбку. Так же, как и способность шутить в самых неожиданных, невероятных и даже трагических обстоятельствах. Мы шутим, значит, мы мыслим, а следовательно, существуем. Еврейский юмор — острый, парадоксальный, далеко не на любой вкус — сопровождал евреев всегда и везде, помогал сохранить культуру и саму душу народа в самых тяжелых обстоятельствах. Известно ведь, что смех освобождает, смех является законным средством самообороны, смех лечит душевные раны, смех помогает понять самые сложные задачи и теории. Недаром мудрецы Талмуда рекомендуют начинать занятия шуткой или анекдотом. В Трактате Танит (1) рассказана притча об Илье–пророке, обещавшем награду на том свете тому, кто вызовет улыбку у ближнего.

«Давайте поговорим о более веселых вещах. Что слышно насчет холеры в Одессе?» — заканчивает Шолом–Алейхем одну из самых трагических глав «Тевье–молочника». Его Тевье постоянно пародирует и вышучивает священные тексты, неспособные объяснить или помочь перед лицом жестоких и непонятных новых времен. Радости в его смехе мало. Казалось бы, нет темы, которую обошло еврейское остроумие. Талмуд полон остроумных решений, шуток, пародий и скетчей. Евреи смеялись и над самим Талмудом. Вся великая еврейская литература полна острого еврейского юмора, порой веселого, а зачастую страшного и жестокого. «Кровавой шуткой» назвал Шолом–Алейхем свой трагический роман о кровавом навете. Добряк и весельчак Тевье–молочник фактически доводит дочь до самоубийства. Мальчик Мотл, о котором Горький сказал: «Смех сквозь слезы», веселится на похоронах отца. Мы привыкли видеть Шолом–Алейхема этаким веселым рассказчиком народных анекдотов, хотя его творчество по трагизму перекликается с Кафкой. Об этом исследование литературоведа, профессора еврейской литературы Колумбийского университета Дана Мирона, считающего Франца Кафку и Шолом–Алейхема самыми выдающимися писателями ХХ века мировой, а не только еврейской литературы.

Кафка, завещавший сжечь все свои рукописи — смешно?! Однако многолетний друг и душеприказчик Кафки, доктор Макс Брод, спасший наследие писателя, записал в дневнике, как друзья собрались послушать новый рассказ писателя.

«Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое».

Рассказ «Превращение» (Метаморфоза), породивший целую библиотеку толкований, критики сочли пророческой аллегорией всего ужаса нелогичности наступившего ХХ века, гениальным предвидением Холокоста и Гулага, бездушной бюрократической машины, превращающей людей в ничто. Макс Брод же свидетельствует, что во время чтения было весело. Все смеялись над рассказом, включая самого Кафку. Над чем же смеялись молодые люди, собравшиеся послушать неизвестного тогда литератора? Вряд ли над превращением человека в насекомое.

В немецкой литературе начала ХХ века были живы гофмановские традиции. Особенно в Праге, где жил и творил Густав Мейринк, автор нашумевшего тогда «Голема». Идея превращения тоже не казалась им странной. Для Кафки и его друзей это было освобождение от постылой рутины, пускай даже освобождение бегством в страшное сновидение. Смешными были мучения героя, приводящие его к смерти, когда путь выхода был ясно обозначен — открытое окно. Возможно, это был вход — как в другом коротеньком рассказе Кафки, где герой всю жизнь сидит перед открытыми воротами, ожидая узнать, для чего они. И лишь под конец, когда ворота закрылись, герой узнает, что вход был открыт специально для него. «Чаще всего выход там, где был вход», — говорил другой замечательный еврейско–польский мыслитель и сатирик, оставивший себе христианское имя Станислав Ежи и выбравший арамейский псевдоним Лец, означающий шута. Он–то предпочитал надпись «вход воспрещен» надписи «выхода нет».