Газета Литературы - Газета День Литературы # 141

Слепит судьба-изнанка,
Дымится ровный след.
И песни птиц из мрака
Зовут нетленный свет.

Поэт, пора проститься,
Пора сушить весло
Ведь умолкают птицы,
Коль солнышко взошло.

Лишь ласточка веснует
Над зеленью ветвей.
И что-то там вещует
Картавый воробей…

Я живу в Переделкино рядом с кладбищем,
Если что — то свершить будет просто обряд.
Но душа так и рвётся к родным корневищам,
Где закатным огнём каждый кустик объят.

Там я буду соседом своему огороду.
Там от русских ромашек расступится мрак.
Здесь в свою замогильную злую когорту
Вряд ли пустит меня сам Борис Пастернак…

Правда душу железом жжёт
И, остыв, утихает…
Правда только ночью живёт,
Днём она — умирает.

Словно в грязной луже, во лжи
Лихо плещется человечество.
Баре гонят народ в шалаши.
И за грош продаётся Отечество.

Я вслепую удачу ловлю.
Мир — пустыня, где мрут от жажды.
И опять я всю ночь не сплю:
У меня — бессонница правды…

Меня не страшит всех несчастий обвал —
Ведь ждут, как и прежде, за елью
И горькая доля, и сладкий обман
Любви, как мечты запредельной.

Я грудь подставляю метельной зиме —
И в сердце весеннее зреет.
И пламя слепое бушует в земле
Да так, что трава зеленеет!

Я, видно, до высшего счастья дозрел
Средь мыслей, как лезвие, острых.
И снится мне прорва немыслимых дел —
И вечный под звёздами отдых.

Нет, я не дрожу перед бездной живой.
И вот уж узрел мимоходом,
Как солнце исходит пчелиной жарой —
И кормит вселенную мёдом.

В заветном зените, где вспышки во мгле,
Где чад от божественных углей,
Велит Пчеловод, чтобы здесь на земле,
Гудел человеческий улей.

Не Он ли, в бездонные выси маня,
Сжигает ничтожные сроки.
Не Он ли средь ночи разбудит меня
Выращивать вещие строки.

И снова зима зрелой вьюгою льнёт —
И грустью пронзает минучей.
И снова на речке ломается лёд —
И слышится грохот могучий!

И снова весенние тетерева,
Токуя, прочь гонят безлетье.
И снова в лугах зацветает трава,
Пчелиное нянча бессмертье…

Ты молишь: душу отпусти
В просторы золотые…
Какое счастье: отцвести —
И дать плоды земные!

Округа просит: не грусти,
Спрямляя повороты.
Какое счастье: быть в горсти
У матушки-природы!

Какое счастье: слышать речь,
Ту, что звучит над бездной.
Какое счастье: в землю лечь —
И стать звездой небесной!

Какое счастье: под стрехой
Петь весело и строго.
Какое диво: быть слугой
По воле звёзд у Бога!

И здесь, в просторе мировом
Познать душой и духом
Святое счастье: мужиком
Идти весной за плугом!

Какое счастье: огнь копить
Под стылою золою.
Какое счастье: луг косить,
Дыша взахлёб зарёю!

И вдруг постичь в избе простой,
Под этой крышей старой,
Что гнаться грех за пустотой,
Той, что зовётся славой.

Знать: ты на свете не один.
Твой скорбный дух смеётся,
Когда встаёт из-за осин
Берёзовое солнце!

Мир, словно ворон на дубу,
Клюв свой вонзил в ограду весеннюю.
Порушил он мою судьбу
И расклевал мою вселенную.

Вокруг свирепствует репьё,
Туман ползёт с бугра покатого…
Я у соседа взял ружьё,
Чтоб ворона убить проклятого.

Прочь, птица злобы и вранья!
И вдруг, как некий гимн всесилья,
Взметнулась стая воронья
Из-под его могучих крыльев.

И заслонила молонью,
И солнце, и в лугах коровушку.
И расклевала грудь мою,
И выпила до донца кровушку.

Стою я, всем векам родня,
Влюблённый в чёрный свет и в белый.
И только из ствола ружья
Дымится дух мой охладелый.

Очнулся я, кляня судьбу, —
И вздрогнул от беды и боли:
Мир, словно ворон на дубу,
Насупил огненные брови…

Я доволен этой и новью,
Я такой судьбою сыт:
Смерть в окне стучится ночью,
Утром жизнь в окно стучит.

Я проснусь во тьме весенней:
Пар дымится на лугу.
Я стучусь в окно вселенной
В лупоглазую луну.

Обретя своё становье,
Мать с отцом под клёном спят,
А у сына в изголовье
Их сердца в тиши стучат.

Я в родной избе старинной
Утром радуюсь лучу,
Страстной песней соловьиной
Раны русские лечу.

Здесь меня поля растили,
Здесь моя строка не спит.
И назло врагам России
Сердце русское стучит.

Я забуду долю злую.
Я зову весь мир сюда,
Где стучится в твердь земную
3олотым лучом звезда…

Я в Амстердаме глупом ночевал.
Дождь лил в канал, с водой мешая слёзы.
И старый мост выскрипывал угрозы,
Когда над ним архангел пролетал.

О, град средь вод, ты пуст и безнадёжен,
Лишь твой вокзал как парус корабля…
И глас мерещится: "О Господи, земля-я!"
Но глас в пустыне, разве он возможен?

Меж "фонарями красными", как тень,
Средь полуголых липких проституток,
Утратив сон и потеряв рассудок,
Бродил я, всё смешав — и ночь, и день.

В стеклянных клетках, пленницы "горилл",
Они сидели — птицы поднебесья,
И негр, раздутый морфием и спесью,
Их от гостей непрошенных хранил.

"Гориллы" вёрткие мне предлагали "дурь",
И за рукав тянули — уколоться…
В толпе один я был — на дне колодца,
И было мне не до житейских бурь.

Европа праздная, гулянка до утра,
Пустые лица шалых наркоманов,
И ветер ветреный в пустеющих карманах,
И с лицами старушек детвора.

И "кирха" — в преисподнюю дыра.
Здесь меж голландцев Пётр наш погулял,
Дурил и пил, с похмелья брал зубило,
И было Питеру здесь весело и мило…

Ах, Боже мой, когда всё это было?
Когда латинос масть здесь не держал!
С тех пор судьба нас сильно изменила —
И стало в мире гнусно и уныло. Финал.

О, демократия — химера из химер…
Угрюмый нищий в струпьях над каналом,
Мулат в перстнях и серьгах, зазывала,
Притон, завод алмазов, Люцифер…

Вот аглицкий мужлан, как пень пьянющий,
Француз истрёпанный, и русский нувориш,
Сей град — Венеция, мол, "северный Париж".
И ангел, понапрасну слёзы льющий.