Газета Литературы - Газета День Литературы # 141

Средь изобилия я видел мор и глад,
Глазницы мёртвые мне пусто вслед глядели,
И трубы смертные над ними нежно пели,
И звон зловещий звал их тихо в ад.

О, демократия — химера из химер…
Противен нам твой лицемерный облик.
По мостовой чугунной среди облак
Я брёл, и был весь мир постыл и сер.

Малаец шустрый предлагал детей,
И в нос совал мне фото малолеток,
Из губ его — обсосанных пипеток,
Как в храме дьявола, всё тёк и тёк елей.

А толпы пёстрые — дешёвый серпантин,
Кружились бесновато и проворно,
И Рембранд юный из чужих картин
На мостовой творил унылейшее порно.

Республика… здесь нету королей,
Здесь Уленшпигель пьяный и безумный,
Объедки выгребающий из урны,
Король рассветов, олигарх ночей.

Мы вместе пили утренний туман,
И вместе выли — жизнь не получилась,
И ведьма Нелли в путах света билась…
Да, пьяный брат, все зеркала — обман…

Он в отраженьях трепетных остался.
А я ушёл, мой жребий уходить,
Как солнцу жребий нам с небес светить,
Но светлых дней уж круг, увы, распался.

О, Амстердам, болото из болот.
Мой ум вместил твоё предназначенье —
Утроба смерти, дряхлости и тленья.
И нет спасенья, и повсюду сброд.

Я чары гнал, и путы разрывал,
И белыми крылами бился в небо,
И кораблём плыл в облачную небыль,
И из пучины гибельной всплывал.

И таяла фата смурной Морены,
И шпили прорывали небеса,
И из прорех сочилась вниз роса,
И бесы бесновались в клочьях пены.

И демон над пустыней пролетал,
И мост вонзал в мой мозг свои занозы,
И парус бил, текли в каналы слёзы —
Я город мёртвых молча покидал.

Я последний писатель русский,
Мной закончится Божий счёт.
По тропе безысходной и узкой
Мой читатель, мой люд идёт.

И тропа та уже вся сзади,
Да и люда — по пальцам счесть.
Под обрывом в смиренной глади
Русь — убитая Божья Весть.

А поверху чёрные стаи —
Всё стервятники и вороньё.
Небеса пресвятые устали —
Не глядят на корчи её.

Да и что глядеть, коль не сбылись
Божьи грёзы на грешной земле,
Обратилися в прах и забылись
Слёзы Неба в горькой золе.

Не мечты и не вести благие,
Не прощеньем заслуженный рай…
Бог ушёл, не вернётся Мессия.
Спи, Спасения не ожидай.

Спи, ни рая не будет, ни ада,
Только вечная грязь и смрад,
И одна лишь тебе награда,
И не будет других наград —

Как лежать под обрывом чёрным
Чёрной вестью несбывшихся грёз
Под капелью смиренно-покорных
Богородицей пролитых слёз.
…
Я с тобою под саваном узким,
Нас обоих в агонии бьёт —
Я последний писатель русский,
Мной закончится Божий счёт.

Там в столице веселье и пир.
Веселится, гуляет Москва…
А у меня в груди — восемь дыр…
И отрезана голова…

Я в чеченском овраге лежу,
Злой и мёртвый, и шлю презент,
Генералам продажным шлю,
И тебе, мистер-херр президент!

Вам к столу, чтобы пить допьяна,
По европам мотаться с лихвой,
Обмывать вином ордена,
Посылаю я череп свой!

Чашу сделайте из него, и пируйте в угарном пиру,
И пока вас чёрт ни возьмёт, ни за что я здесь не умру.

Буду я из пустых глазниц, на веселье ваше смотреть,
Буду с вами вместе гулять, буду пить, хохотать и петь.

А когда будет праздник мой —
Среди ваших утех и потех —
Я приду за своей головой!
Я приду отомстить за всех!

Нас носят черти по чужим пределам,
Нас бесы кружат где-то далеко,
Ни нам нет дела, ни до нас нет дела,
Рождённый в мае мается легко…

Не замечаем боли и страданий,
Не различаем дня в слепой ночи,
Не оправдает, мама, ожиданий —
Рождённый в мае, кайся и молчи.

Но бьётся сердце майское в тревоге,
И нет покоя в маятной тоске
Душа на воле, а судьба в остроге,
Рождённый в мае, — жизнь на волоске.

Мы ищем что-то алчно и упрямо,
И нет покоя и терпенья нам…
Мы возвращаемся с чужбины, мама,
К гробам родным, к угасшим очагам.

Но только нам есть Свыше назначенье,
И есть свобода даже на цепи,
Рождённый в мае, не проси прощенья,
Рождённый в мае, майся и терпи.

Будто Тютчев, угрюмый старик, вдруг из гроба восстал,
По-державински хмуря набрякшие виевы веки…
"Поднимите мне веки!" Подняли. И он простонал:
"Просыпайтесь ужо… Хватит спать, человеки!"

И Россия проснулась, и тихо плечом повела,
И куда-то Америка вдруг провалилась, паскуда,
И Господь прослезился — благие творятся дела,
И не верилось Господу в светлое дивное чудо.

И какой-то там флот в наших ласковых водах тонул,
Может, "пятый", а может, "шестой" — нам считать несподручно,
И какой-то антихрист стенал и визжал меж акул —
И смотреть на него было тошно, нелепо и скучно…

Будто Тютчев очнулся от сна гробового и встал…
Будто вспомнил Господь про детей своих глупых и блудных…
Час настал… или, может, ещё не настал…
Трудно вспомнить. И грезить несбывшимся трудно…

Ночь, устремляясь к своему концу,
Коснулась крыш мерцающим надрезом,
И потекла прохлада по лицу,
А где-то по визгливому кольцу
Провёл трамвай пронзительным железом.
А я не спал. Предутренняя мгла
Сдавила сердце неподъёмной думой.
Земля, как будто, музыки ждала,
Казалось, в ней мерцали зеркала,
А в зеркалах плескался свет угрюмый.
Казалось, сердцу мглы не одолеть,
Что тяжкой думы не осилит разум,
Что свет и тьма, как будто жизнь и смерть,
Как будто жизнь и смерть, явились разом.
И ожиданье озарилось вдруг
Таинственным восшествием мажора,
Как будто кто-то в роли дирижёра
Возвысил солнце мановеньем рук.
И заалело! Где-то высоко
Зажгла огонь бетховенская нота…
Туман в низинах — словно молоко,
А по верхам порывисто, легко
Уже пошла громадина восхода.

Сад закипел под натиском зари.
Какая мощь, какая мудрость в этом!
Здесь каждый плод подсвечен изнутри
Каким-то чистым, выстраданным светом,
Здесь, продолжая вечную борьбу,
Столкнулась с тьмою солнечная масса.
Давай, земля, раскручивай судьбу
На каруселях Яблочного Спаса!
Чтобы в сердцах, как в яблоках тугих,
Рождался свет, чтоб мрака не бояться,
Чтоб горевать над бедами других,
А над своими бедами смеяться!..
Близка зима. Слабеет голос мой.
Но я прожил достаточно на свете,
Чтоб научиться сумрачной зимой
Слагать стихи о яблоках и лете,
Под звук метели, глядя на огонь,
В нём узнавать бушующее лето,
Где сад раздвинул в яблоках гармонь.
Пусть будет так! И свято будет это…