Ф Грандель - Бомарше

Имею честь оставаться Вашим и т. д. Морепа".

Судьям, которые в первый раз ослушались министра юстиции, стало ясно, что теперь им придется подчиниться, ибо они почувствовали в бархатной перчатке железную руку Морепа. Ошельмованному Бомарше оставалось только подготовить вместе с адвокатом Тарже свою защитительную речь. Мученик Бомарше и непорочная дева Тарже - так они шутливо называли друг друга - за несколько ночей продумали план защиты. Ги-Жан-Батист Тарже отказался в свое время выступать перед парламентом Мопу, и с того времени он, увы, потерял свою невинность. Странная судьба была у этого блестящего адвоката. Очень знаменитый во время Людовика XVI, избранный в сорок лет во Французскую Академию, он во время революции едва не погиб, но не от гильотины, а от смеха. Эта история настолько забавна, что ее стоит рассказать. Он был депутатом Генеральных Штатов, и речь, которую он произнес, впервые поднявшись там на трибуну, вызвала невероятный шум в зале. Тарже должен был предложить своим коллегам текст (обращения к королю. Поскольку он был знаменит и весьма уважаем, то стоило ему заговорить, как в зале воцарилась полная тишина. Слышно было как муха пролетает. Но тишина эта длилась недолго.

- Сир, - начал адвокат Тарже. - Национальная ассамблея имеет честь...

Вопли, крики: "Никакой чести!" - "Выкиньте слово "честь".

- Сир, - снова заговорил удивленный Тарже, - Национальная ассамблея кладет к стопам Вашего Величества...

Снова крики и топот ног, да такой, что, как рассказывает очевидец, задребезжали стекла и затряслись перегородки: "Никаких "к стопам", никаких "к стопам"!"

- Сир, - снова заговорил Тарже уже дрожащим голосом, - Национальная ассамблея предлагает Вашему Величеству...

Формула вызвала аплодисменты. Тарже, несколько успокоенный, продолжал:

- ...предлагает Вашему Величеству принять в качестве приношения...

Неописуемый шум. Сквозь вопли несчастный с трудом разобрал, что от слова "приношение" ему тоже надо отказаться. И так в течение часа знаменитый академик, глава адвокатуры, вынужден был слово за словом исправлять текст своей речи, как школьник, не выучивший урока, - он чувствовал себя на трибуне, словно яод пыткой. С этого памятного заседания Тарже не мог больше рта открыть на публичном месте, чтобы его тут же не начали прерывать. Ему не отрубили голову, потому что он превратился в забаву.

Когда он умер, уже во времена империи, люди над ним все еще смеялись. И, провожая глазами похоронные дроги с его гробом, все повторяли одну из его знаменитых фраз, произнесенную им, когда он был председателем Конституционного собрания: "Я призываю вас, господа, сочетать миролюбие с согласием, за которыми последуют мир и покой".

"Согласие" издавна было любимым словом Тарже. Он употребил его и в парламенте, собравшемся на торжественное заседание 6 сентября 1776 года, в заключительной части своей речи, которая является, спору нет, высоким образцом этого жанра:

"Здесь, на глазах у публики, в силу вердикта блюстителей закона, счастливым образом пришедших к единодушному согласию, г-ну де Бомарше будет по праву возвращено высшее благо человека во всяком обществе, а именно честь, которую он, в ожидании пересмотра дела, доверил общественному мнению".

"Публика", которой собралось в зале видимо-невидимо, чтобы чествовать Бомарше, приветствовала слова Тарже одобрительными криками. Когда адвокат на стороне ее героя, этого вполне достаточно, чтобы ему рукоплескали. Прежде чем предоставить слово Сегье, председателю пришлось восстановить тишину в зале. Поскольку генеральный прокурор тоже потребовал полной реабилитаций Бомарше, тот немедленно был восстановлен во всех правах. "Публика встретила постановление суда восторженными аплодисментами, - рассказывает Гюден, который при этом присутствовал. - Бомарше окружили, все его обнимали и поздравляли, а потом под несмолкающие аплодисменты собравшихся подняли его на руки и понесли из зала суда до кареты. На Бомарше смотрели как на человека, восстановившего попранную справедливость. Быть может, никогда еще дело частного лица не вызывало такого воодушевления".

Прежде чем сесть в карету, герой этого безумного дня торопливо нацарапал несколько строк, которые велел отнести тому, кто в этот час был его главным сообщником, - Верженну.

"Париж, пятница, 6 сентября 1776 года.

Господин граф,

меня только что судили, и под гром аплодисментов с меня сняли все обвинения. Никогда еще пострадавшему гражданину не было оказано больше почестей. Спешу Вам об этом сообщить, умоляя Вас положить к стопам короля мою живейшую благодарность. Я так дрожу от радости, что рука моя едва может водить пером по бумаге, чтобы выразить чувство глубокого почтения, с которым я остаюсь, г-н граф, Вашим покорным слугой.

Будьте столь любезны, г-н граф, передать эту радостную новость г-ну де Морепа и г-ну де Сартину.

Вокруг меня толпятся не менее четырехсот человек, и все хлопают в ладоши, целуют меня и производят адский шум, который кажется мне божественной гармонией".

Так, словно по волшебству, Бомарше было возвращено все - честь, доброе имя, гражданские права и даже должность бальи Луврского егермейстерства. Добрая фея победила злую. Но как человек прозорливый, он понимал, что фея на самом деле одна и та же и что у правосудия фальшивые весы. Поэтому на следующий день он опубликовал свою "Речь к парламенту", которую произнес бы накануне, не останови его друзья. Этой речью, весьма неодобрительно встреченной в Версале, Бомарше доказывал, что может служить королю и Франции, не отказываясь ни от одной из своих идей. Гражданин в нем никогда не отступал перед верноподданным. С этой точки зрения он, конечно, всегда, всегда был одним и тем же. И не будь весы Истории такими же фальшивыми, стойкость Бомарше всегда приводили бы в пример. Но до этого еще далеко.

Оборвем эту главу о безумных днях на 7 сентября 1776 года не потому, что 8-го день его стал разумнее, а просто потому, что пора навести кое-какой порядок в нашем рассказе.

12

ТАТАРИН В ПРОВАНСЕ

И я, подобно татарину или древнему скифу,

свирепому и дикому, атакующему всегда на

равнине с легким мечом в руке, я сражаюсь

один, обнаженный до пояса, с поднятым

забралом: и когда мое копье, брошенное

сильной рукой, летит со свистом и пронзает

противника, все знают, кто его метнул, ибо

я начертал на нем: Карон де Бомарше.

Прежде чем нам всецело заняться американскими делами Бомарше, которые были самым прекрасным его приключением, надо, мне кажется, завершить наконец историю с г-ном де Лаблашем. Правда, тем самым мы несколько забегаем вперед, потому что процесс в Экс-ан-Провансе состоялся в 1778 году; но, чтобы верно понять биографию нашего героя, мне представляется необходимым именно сейчас покончить с вопросом о наследстве Пари-Дюверне.