Вячеслав Пьецух - Дурни и сумасшедшие. Неусвоенные уроки родной истории.

Точно кончилась наша эпоха и началась новая — эпоха неталантливых людей, потому что именно по департаменту прекрасного у нас наблюдаются нелады. Архитектура — «бред пьяного огородника» (формулировка В. Слепцова), театр — это место, где режиссеры из кожи вон лезут, чтобы сделать «Братьев-разбойников» из «Дяди Вани», кинематографа вовсе нет, потому что, в частности, нет фактурных актеров, знающих начала этого ремесла.

То есть настолько новая, непривычная пошла жизнь, что оторопь берет, словно ты по волшебству вдруг очутился на чужбине и решительно некуда себя деть. А вокруг ходят молодые люди с сотовыми телефонами, и ты глядишь на них и ужасаешься, как, наверное, римские патриции глядели на диких воинов Алариха и ужасались концу всего. И невдомек было римским патрициям, что это еще далеко не конец, что впереди Томас Мор с его «Утопией», эпоха Возрождения, энциклопедисты, русская литература, московские мечтатели, дети героев Великой Отечественной и внуки отсидевших «за просто так».

Нет, все-таки на земле интересно жить.

Вообще русский — не национальность, а настроение. (Под настроением подразумевается некая сумма полярных качеств, которые предопределяют устремления и поступки больше в зависимости от фазы луны и атмосферного давления, нежели от прямой физиологической потребности, как везде.) Поэтому русским можно быть при сомнительной фамилии, когда вам всего лишь довлеют возвышенные интересы, и если у человека непоказанный разрез глаз. Коли вы в хороший вечерок любите посидеть на крылечке, размышляя о том, почему сахар в стакане чая размешивают по часовой стрелке, а не наоборот, коли положение на Суматре волнует вас больше, чем распри с тещей, то, значит, вы русский от подошвы до хохолка.

Именно что национальность есть нерушимая общность людей определенного душевного строя, который сплачивает больше, чем вероисповедание и родство. Отсюда русскость — это прежде всего способность к сопереживанию, всемирность, открытая Достоевским, непрактичность, склонность к романтическому и умение пострадать. Разумеется, эту сумму дополняют и качества малосимпатичные, даже отвратительные, но о них как-нибудь в другой раз.

В прочем же русские так разнятся между собой, точно они к разным расам принадлежат: кто-то объясняется преимущественно по-матерну и на фене, кто-то после букваря ни одной книги не взял в руки, кто-то при случае продаст мать родную за пятачок. Вот немцы — все как один немцы с миниатюрными местными вариациями, и они черта с рогами поставят у власти, если им пообещать «народный автомобиль». У французов только вечно пьяные бродяги выпадают из общего правила, сформулированного в пословице: «Счастлив тот, кто имеет десять тысяч франков годовой ренты и никогда не видел короля». Все американцы уверены, что бог нарисован на долларовой бумажке и его фамилия — Вашингтон.

А русские, формально и по существу, тянут свой воз, как лебедь, рак и щука, в разные стороны, кто куда. Поэтому в нашем уникальном случае нет понятия более кабинетного, чем «народ».

Вместе с тем русскость — эта такая сила, что, как показывает практика, ей охотно покоряется инакомыслящий элемент. Об онемечившихся русских что-то не слыхать, а немцы в России уже во втором поколении становились истовыми православными, мздоимствовали и проигрывались в «стуколку» до белья. Дети Рюрика уже не знали по-варяжски, литва Гедеминовичи и монголы Чингизиды основали корень нашей аристократии, доктор Гааз из голландцев и датчанин Даль явили чудеса славянской самоотверженности, чуть ли не каждый третий выдающийся русский поэт — еврей. Кстати, о евреях: ну какие они евреи, они такие же несчастные, как и мы.

По нынешним временам консистенция нашей русскости уже не та, и пожиже она, и градусом не вышла, потому что наступили экономические, то есть довольно подлые времена. Уже мы общенационально простоваты, хладнокровны, расчетливы и прижимисты по той причине, что ничего не платят за витание в облаках. Это обидно, но, главное, опасно, поскольку мы только тем доселе были угодны Богу, что отличались благообразной непохожестью, а также склонностью к витанию в облаках. Больше мы ничем Создателю не интересны, потому что автомобили наши без молитвы не заводятся, дети растут, как лебеда, не крадут одни сумасшедшие и боязно выйти из дома с наступлением темноты. Словом, как бы нам ненароком не пострадать.

Знамения уже были. Так, у нас в Тверской области (где по летней поре прохлаждается автор этих строк) вдруг катастрофически вздорожало мясо, и сразу народ потянуло к святым мощам. Потом открылась эпидемия гепатита и, наверное, администрация издала бы местный закон об отмене рукопожатия, если бы оно не отменилось само собой. После в Вазузу опрокинулись несколько цистерн с мазутом, и надолго загрустили здешние рыбаки. Впрочем, это были сравнительно отеческие внушения, потому что еще есть холера, цунами, землетрясение и дефолт. Покуда Бог терпит, и вот мы даже спиваемся которое столетие, и всё никак не сопьемся, точно нас кто-то заколдовал.

Или, может быть, русскость — это такая сила, которая вечна и бесконечна, как материя, и еще шесть миллиардов лет мы будем ночи напролет спорить об эманациях мирового духа в теории и в быту. А прочие нации тем временем будут изобретать автомобили, которые заводятся, если им подморгнуть.

Стало быть, русский — это так: все время думается о прекрасном, душа стремится, но вообще настроение такое, как будто жена накануне сбежала с начфином танкового полка.

Герой нашего времени — фигура и понятие чисто русские. Во-первых, потому что это всегда литературный персонаж, которому наперебой подражают живые люди, поскольку мы народ книжный и у нас не только жизненно пишут, но и по писаному живут. Во-вторых, в России постоянно меняются времена, не то что, скажем, у англичан, которые как выдумали в XIII веке конституцию, так ею и дышат по сегодняшнее число. А у нас то Третий Рим, «то птенцы гнезда Петрова», то рубль как решение всех проблем, то диктатура пролетариата, то социализм с человеческим лицом, то снова рубль как решение всех проблем. И у каждого времени свой герой.

Среди таковых у нас в разное время отличались: Ванька-Каин, Онегин с Печориным, Рахметов, Павка Корчагин и целый сонм литературных персонажей, которые пели под гитару и строили в тайге молодежные города.

Герой нашего времени, то есть того самого, которое лет пятнадцать душит культурного человека, как это ни странно, явился издалека. Именно из XIX-го века в начале, и зовут его Павел Иванович Чичиков, коллежский советник и холостяк. Как нам известно со школьной скамьи, этот добродушный проходимец таскался по России, скупая «мертвые души», тем самым сколачивал себе стартовый капитал.