Газета День Литературы - Газета День Литературы # 140 (2008 4)

“Души ранимые прозренья

Помогут мир открыть ему”,

– так оканчивается стихотворение. Природа, любовь, человеческая душа в её истинности – вот что ценно на земле, ибо на дне человеческой души таится божественная искра.

Несомненно, лирика Владимира Коробова по своему духу, по своему настрою, по своей способности к состраданию глубоко укоренена в традиции русской литературы. Вся поэтическая аура его творчества говорит об этом.

Юрий МАМЛЕЕВ

***

Пройдёт семейство молдаван

С гармоникою по вагонам.

Объявит диктор: Тёплый стан,

И сердце отзовётся стоном

На стон поруганной страны,

Гармоники сентиментальной,

Где чувство собственной вины

Смешалось с нищетой повальной,

Где нет отныне братских уз,

А равнодушие и злоба,

И, где навек почил Союз,

Свобод и прав стоит трущоба...

Но если ты и преуспел

В давильне на исходе века,

Не думай, что остался цел,

Ты всё равно душой – калека.

СРУБЛЕННОЕ ДЕРЕВО

Как часто дереву случалось,

Когда придёт его пора,

Цвести в саду.

Но оборвалась

Жизнь под ударом топора.

С тех пор прошло и лет немало,

И сад зарос давным-давно.

Но я запомнил, как лежало

И мёртвое цвело оно...

СОН

Памяти мамы и брата

Чайная Горка. Черешни в цвету.

Март расстилает туман по оврагам.

Переступив незаметно черту,

В детство войду нерешительным шагом.

Странно бродить в этом сумрачном сне

По сорнякам босиком в огороде.

В хрупкой, сырой и далёкой весне

Вновь оказался я, Господи, вроде?

Мать улыбается, смотрит в окно.

В дверь постучу – встанет брат на пороге.

Прошлое крутится, словно кино,

Где все герои сопьются в итоге...

Как мне спасти их, вернувшись назад?

Правду от них я старательно прячу.

Только войдя в наш черешневый сад,

Не удержусь вдруг и горько заплачу.

***

Заденет бабочка крылом –

Ты отшатнёшься с непривычки:

Она впорхнула с ветерком

В окно летящей электрички.

И ты замрёшь, едва дыша

Среди дорожного надсада.

Лугов нарядная душа,

Как ты попала в ад из сада?

И за какой невинный грех

Тебе судьба – стать горсткой пыли?

Я выпущу тебя при всех,

Чтобы не мучилась в бессилье.

Пока ещё не так темно,

Пока ещё в разгаре лето,

Лети и ты, душа, в окно

За бабочкой в потоке света.

***

Л.

Лёгкий снег в начале

Стал дождем в конце,

Словно след печали

На твоём лице.

Ивы у дороги

Тянутся к реке –

Это след тревоги,

Слёзы на щеке.

Осень, захолустье,

Поздняя гроза –

Нежности и грусти

Полные глаза.

Родина, и поле,

Ветер в камыше –

След любви и боли

На твоей душе.

***

На улице метелица,

И снег летит, шурша...

Глядишь, ещё шевелится,

Болит ещё душа.

Заблудшая? пропащая? –

Прохожим невдомёк,

На самом дне таящая

Небесный огонёк,

Что с силою нездешнею

Несёт бессмертный свет

Сквозь плоть окоченевшую

И жизни этой бред,

Чтоб совесть в ярком пламени

Сияла, горяча, –

В пустой и зябкой храмине

Последняя свеча.

ГРОЗА НАД МОРЕМ

Мелькнувшая чайка уколет – как спица,

И, вскрикнув тревожно, вдали растворится.

Залив расплывётся сквозь линзы слезы,

И сдавит мне горло волненье грозы.

Тогда я увижу как будто впервые:

Морские валы и холмы вековые,

Вознесшихся скал ножевые зубцы

И молний жестоких на небе рубцы.

Поднимется буря! И моря громада

Обрушит на берег безумное стадо,

И ветер завяжет в седые узлы

Непрочные узы волны и скалы.

А там, где воздвигнулись горы высоко,

Прокатится эхо грозы одиноко...

И море покроет туманная хмарь.

И дождь, как шарманка, навеет печаль.

***

Уличному скрипачу

Блаженна калеки улыбка –

Он рад приближенью весны –

Рыдай, одинокая скрипка,

На злом пепелище страны,

Рыдай в подворотнях московских

И на площадях городских,

И, вместо курантов кремлёвских,

Рыдай в наших душах пустых.

Пусть робко, и жалко, и хрипло

Играет калека-скрипач,

Рыдай, одинокая скрипка,

По нищенке-родине плачь!

***

В Москву! В Москву!

А что в ней делать?

Москва такая ж глухомань...

Заря за окнами зарделась –

Больная чахлая герань.

Об этом грезилось нам разве

В лугах, где травы и цветы?

В столице суетной погрязли

Провинциальные мечты.

Нет, лучше бы, чем здесь скитаться,

Лысеть и стариться, друг мой, –

В цветущей юности болтаться

В петле курчавой головой.

***

"Подайте слепому за ради Христа!" –

Разносится в поезде эхо.

А в окнах вагона слепит красота –

Для зрячих пустая потеха.

Уткнувшись в газету, зевает юнец.

Семейство жуёт и скучает.

Зачем ты придумал мир этот, Творец?

Никто никогда не узнает.

Одним – от рожденья по гроб темнота,

Другим – видеть свет, как привычка...

"Подайте слепому за ради Христа!" –

Грохочет в полях электричка.

В БОЛЬНИЧНОМ САДУ

Н.А.

Больничный сад зарос травою.

Сжигают мусор у оград.

И над опавшею листвою

Последний кружит листопад.

И там, в осеннем запустенье,

За лёгкой дымкой пустоты,

Ребёнок, напрягая зренье,

Следит, как падают листы.

Его глаза сквозь толщу стёкол

Едва улавливают их.

Но, озираясь одиноко,

Он, может, счастлив в этот миг?

Ему так хочется запомнить

До бесконечных мелочей

И сад болезненно огромный,

И листопад, совсем ничей...

Потом, когда больное зренье

Устанет всматриваться в тьму, –

Души ранимые прозренья

Помогут мир открыть ему.

***

Л.

Твои волосы с рыжим отливом,

Развеваясь, по ветру летят.

Над пустым и остывшим заливом,

Как плавник, розовеет закат.

Позабылись здесь дрязги мирские,

И не помнит душа о тоске,

Только катятся волны морские,

В золотом зарываясь песке.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Холодная осень... А Бунин – с афиши

Глядит недоверчиво: может, во сне

Он видит Россию, московские крыши,

Знакомые улицы в рыжем огне.

Родные названья! Волхонка. Ордынка.

Но дальше – чужие на всём имена.

От Божьего храма и старого рынка

Остались руины. Не те времена.

Он смотрит устало, с тоской эмигранта,

На милую родину, прах деревень,

Кладя на алтарь непомерность таланта,

Как странник кладёт свою ношу на пень.

А там, в небесах, так легко и маняще

Летает, как прежде, всё та же листва,

И дождик идёт затяжной, леденящий...

Холодная осень. Россия. Москва.

***

Уже ты, брат, заматерел:

Легко и просто

Глядишь на Божий мир в прицел

Креста – с погоста.

Друзья и недруги лежат

В могилах рядом.

И птицы черные кружат

Над гиблым садом.

Но не возьмешь нас на испуг,

Мы тёрты, биты.

Вот здесь лежит мой лучший друг,