Автор неизвестен - Журнал День и ночь

А коли так — расти продолжу,
Врастать и в камень, и в волну;
Пробью собой событий толщу
И этой жизни глубину.

Когда ж от силы занеймётся,
Вздохну светло и глубоко.
Гранитный берег всколыхнётся,
И ветер в небе задохнётся,
И загустеет, и свернётся
Июльской ночи молоко.

Будучи полностью выжат,
будучи брошен в печь, —
ты должен не просто выжить,
ты должен себя сберечь,

чтоб, к райским придя воротам
и гордости не тая,
ответить на грозное «Кто там?»:
— Господи, это я!

Не слушай страх, не слушай плоть,
Не запирай калитку,
Когда придёт к тебе Господь, —
Услышь Его молитву.

Не бойся свежести, мой друг,
Не бойся увяданья;
Когда-нибудь замкнётся Круг —
Храни его преданья!

Цени старинное вино
И вечные заветы,
И этот мир, и мир иной,
Иной звездой согретый.

Цени и жди. Нам выпал век,
Похожий на комету.
Не забывай: ты — человек.
И выше истин нету.

Кто слушал в страхе свою плоть, —
Вступить не сможет в битву.
Когда придёт к тебе Господь, —
Услышь Его молитву.

Проблем накопилось до чёрта,
а голос из трубки — как плеть:
«Задолженность Вашего счёта
составила двадцать пять лет».

Ну вот, удивляюсь, и дожил
до взрослого мира, когда
кому-то отчаянно должен
уже не рубли, а года.

Себя отдавал интересам,
сравненьям коранов и тор…
Но, страшен глазами и весом,
из леса идёт кредитор.

Расклеилась шляпа из фетра.
Укрывшись средь мокрых ветвей,
выпрашиваю у ветра
лоскутья планиды своей.

Потоки слов в пространстве гулком,
Мерцающий закатный свет.
Идут на взлёт по переулкам
Обрывки утренних газет.

Они летят усталой тенью
В бескрайний космос забытья,
И среди них летит к забвенью,
Быть может, и моя статья.

И город, тающий во мраке,
Сквозь чёлку августовских крон
Глазами брошенной собаки
Глядит на звёздный небосклон.

Над Невою — мачты кораблей
и закат — пленителен и розов…
Пляшет грифель липовых аллей
по страницам питерских морозов.

В полчаса сгустилась темнота,
и Луна нахохлилась по-птичьи.
Петербург, ты апокалиптичен,
город-призрак, город-маета!

Околдует ветер, как Петра,
и не сразу скажет о расплате —
прежде строчки выдавит в тетради
остриём гусиного пера.

Станет прочь отталкивать друзей
да швырять в окошко птичьи крики.
Лишь тетради (будущие книги)
да клетушка (будущий музей)…

Не смотри, приятель, на Луну —
не поймёшь, орёл там или решка.
Ночь темна. Верней, черна — как речка,
и у этой ночи ты в плену.

Спивались, вешались богемы,
Элиты чахли род от рода,
Но прошибали время гены
Неистребимого народа.

Подъемля Родину из праха
К вершинам веры, духа, воли,
Плечом к плечу вставали пахарь,
Кузнец, рыбак, охотник, воин.

По тёмным чащам, по трясине
Шагая долгими веками,
Они баюкали Россию
Своими грубыми руками.

Под волчий вой, под шорох веток,
Вдали от Терема и спеси
Они прислушивались к ветру
И у костра слагали песни…

Темны дороги, а песни долги,
Неясны знаки, опасны речи.
На Сером Волке, могучем Волке
Куда ты мчишься, Иван-Царевич?

Наветы, сплетни да кривотолки
Страшней Кощея да Чуды-Юды.
Иван-Царевич на Сером Волке,
Не жди пощады, не жажди чуда.

Бессилен меч, и стрела не к месту,
Пробьёшься словом, когда не сдрейфишь.
Исполни волю — добудь невесту.
Доверься Волку, Иван-Царевич!

И замолкают вдруг колокола,
И ветер в поле, и в лесу деревья;
И тяжелеет небо, как скала,
И замирает шумная деревня.

Так замирает, словно умерла.
И люди в избы прячутся, как звери.
Во всех домах — платки на зеркала,
И крест углём рисуется на двери…

И все живые, кто ещё не слеп,
У окон стоя, силятся увидеть,
Как Синий Волк, неспешен и свиреп,
В звенящей тишине из леса выйдет.

…Пройдут года, затянутся рубцы,
И в кабаках, где хмель и кривотолки,
Кормиться станут ветхие слепцы,
Рассказывая быль о Синем Волке.

Судьба монетой неразменной
сквозь вечный катится бедлам.
Пусть Память будет соразмерна
Словам, Поступкам и Делам.

И сколько б Время ни стучало
огромной армией часов, —
пусть будет в Памяти начало
великих Дел, красивых Слов.

Теченье дней переиначит
жизнь человечества слегка,
ведя спираль, — а это значит:
спустя недолгие века,

всё повторится. Будут вёсны,
и двое в тишине садов
увидят в небе те же звёзды,
и так же скажут про Любовь.

В начале легко, к середине — с трудом,
К финалу — без песен и снов,
Этап за этапом по жизни бредём,
Бренча кандалами годов.

И взгляды тускнеют, и близится ночь,
И тает отпущенный срок,
А мы всё слабее от принятых нош,
А ветер силён и жесток.

Ах, право, счастливый финал не найду
Для этих негаданных строф.
Ребята, бредёте? Я тоже бреду
По тропочкам наших голгоф.

Ударило громом — Господь из ружья
Охоту ведёт на Тельца…
Посмотрим назад, дорогие друзья,
И — вместе, вперёд, до конца!..

Познаешь и проклятье, и прощенье,
Но в самый трудный час молись о том,
Чтобы хватило сил на возвращенье
В оставленный и выстуженный дом.

Когда ж вернёшься — прилагай старанья,
Обхаживая свой последний скит,
Чтоб не свели с ума воспоминанья,
Не разорвало сердце от тоски.

И берегись за шкафом иль кроватью
Найти давно потерянный дневник;
Найдёшь — раскроет прошлое объятья,
Прошли года, покажется, что — миг,

Но не вернуть его и не исправить.
Сядь на пороге и молись о том,
Чтоб сил хватило заново оставить
Твой безнадёжно опустевший дом.

Из деревни бабы дерзкие,
Закалённые в беде,
Как пингвины королевские,
С коромыслами к воде
По тропе проходят рослые,
А в корзинах чистый снег.
Были и они берёзками,
Да настиг их бабий век.
Вот полощут вещи белые,
Словно машут счастью вслед.
В прорубь руки загрубелые
Опускают много лет.
Руки грубые, да женские.
Не могу на мать смотреть —
Бабы, бабы деревенские,
Как ещё могли вы петь!