Федор Нестеров - Связь времен

Приступая к этой теме, обратимся прежде всего к одному сложному историческому вопросу, по поводу которого до сих пор ломают копья историки, — к вопросу отношения русского народа к самодержавию.

А. И. Герцен, отвечая западным публицистам, усматривавшим в империи Романовых чисто русский деспотизм, писал: «…Русское правительство — не русское, но вообще деспотическое и ретроградное. Как говорят славянофилы, оно скорее немецкое, чем русское, — это-то и объясняет расположение и любовь к нему других государств. Петербург — это новый Рим, Рим мирового рабства, столица абсолютизма; вот почему русский император братается с австрийским и помогает ему угнетать славян. Принцип его власти не национален, абсолютизм более космополитичен, чем революция» [ 1].

И по своему классовому содержанию, и по внешним политическим формам, и по методам управления, и по идеологии российское самодержавие XVII–XVIII веков совпадает в целом с западноевропейским абсолютизмом. В обоих случаях имели место временное равновесие и временный компромисс между классом феодалов, уже тесно связанным с рынком и вовлеченным в товарно-денежные отношения, и торговым капиталом, который после овладения внутренним, национальным, рынком стремился вырваться на внешний, используя для этой цели боевую силу полуфеодального дворянства. В обоих случаях монархическая власть, балансируя на этих двух своих противостоящих опорах, приобретает видимость надклассовой силы и абсолютный (безусловный) характер — в этом последнем смысле передовой Запад пошел по пути, открытому ранее отсталой в прочих отношениях Россией. В обоих случаях абсолютная власть реализуется при помощи системы фиска, предусматривающего денежные, не натуральные подати, регулярной армии, бюрократии и полицейского аппарата.

Если это так, то в чем состоит действительное национальное отличие русского самодержавия от подобных ему государственных устройств на Западе?

Только в степени прочности. У русского самодержавия были гораздо более глубокие исторические корни. Как было отмечено выше, царизм имел характер безусловной власти уже тогда, когда он находился еще в стадии феодальной сословно-представительной монархии. Василий III, скажем, не уступал по размерам своей власти действительно абсолютным монархам в то самое время, как Россия далеко еще не созрела для абсолютизма: не было общенационального рынка, денежная рента только начала вытеснять натуральную, не могло быть поэтому ни регулярной армии, ни бюрократии, ни централизованного полицейского аппарата.

Однако это различие всего лишь в степени интенсивности и устойчивости одного и того же, по сути дела, исторического явления само по себе существенно, и нужно поэтому представить его себе воочию на конкретных примерах.

Начнем с «верхов». На Западе с созданием регулярных армий военная служба стала скорее привилегией, нежели обязанностью «благородного сословия». Во Франции, самой сильной военной державе в Европе XVII века, офицерский корпус состоял почти полностью из представителей мелкого и среднего провинциального дворянства. Служба в армии хорошо оплачивалась, и офицерские должности в отличие от поместий приносили твердый доход — вот почему они стали предметом открытой купли и продажи. Право на отставку разумелось само собой. Должности полковников были распределены среди высокой французской аристократии, но эти номинальные полковники, переложив обязанности на подполковников из бедных кадровых офицеров, посещали свои полки лишь в исключительных случаях — только тогда, когда французская армия двигалась в поход во главе с самим королем [ 2].

Россия по своему финансовому положению не могла позволить себе создать армию на той же экономической основе, что и Западная Европа, то есть формировать ее посредством свободной вербовки. Русская армия состояла не из наемников, а из рекрутов, срок службы которых был равен 25 годам. В петровскую эпоху офицер в отличие от солдата служил бессрочно. «В службе честь», — поучал царь, сам прошедший все ее ступени, начиная с солдатской. Даже старость, увечья, военные заслуги не давали оснований для исключений из общего правила: инвалидов и стариков с успехом использовали для обучения новобранцев и в гарнизонной службе [ 3]. Победитель под Полтавой фельдмаршал Б. П. Шереметев, перешагнув порог семидесятилетия, несколько раз обращался к царю со слезной просьбой отпустить его на покой в его подмосковную вотчину, которая разоряется без хозяйственного присмотра. Петр не счел нужным даже ответить ни на одно из прошений фельдмаршала [ 4]. Часто лишь смерть или полная дряхлость освобождали от службы государевой. Начиналась же она, как и издревле на Руси, с 15 лет.

В 1714 году в связи с большими потерями в офицерских кадрах традиционный порядок был изменен: было решено зачислять дворян в полки с 13-летнего возраста, чтобы скорее проходили они десятилетний срок солдатской службы и становились офицерами. Петр настрого запретил производить в офицеры тех, «кто с фундаменту солдатского дела не знает» [ 5]. В армейских полках помещикам солдатскую лямку приходилось тянуть вместе со своими бывшими крепостными. Гвардейские полки — Преображенский, Семеновский и позднее Конногвардейский — были первое время полностью дворянскими, но только самые знатные и богатые семьи могли зачислить туда своих сыновей.

«Дворянин-гвардеец, — отмечает В. О. Ключевский, — жил, как солдат, в полковой казарме, получал солдатский паек и исполнял все работы рядового. Державин в своих записках рассказывает, как он, сын дворянина и полковника, поступив рядовым в Преображенский полк уже при Петре III, жил в казарме с рядовыми из простонародья и вместе с ними ходил на работы, чистил каналы, ставился на караулы, возил провиант и бегал на посылках у офицеров» [ 6].

Иностранцы отмечали «любовь царя Петра I к гвардии, которой он уже и не знает, как польстить» [ 7]. Однако эта любовь совсем не приводила, как видим, к послаблениям по службе: гвардеец-дворянин получал установленный солдатский паек и выполнял все обязанности рядового. Если во время празднества в Летнем саду западного дипломата удивляла панибратская близость между императором и солдатами-преображенцами, то его изумлению вообще не было границ, когда, прогуливаясь на следующее утро по улицам строящегося Петербурга, он узнавал в гвардейце, старательно чистящем канал или, стоя по пояс в воде, забивающем сваю в дно Мойки, того самого князя Волконского или князя Гагарина, который еще вчера пил венгерское за столом самого государя. Петр говорил, что, не задумываясь, доверит жизнь любому преображенцу или семеновцу.