Александр Пушкин - Переписка 1826-1837

сиречь до Кукольника; и какими стихами, с тех пор как они взбунтовались противу всех правил, они пишут! Французские романтики версификацией щеголяют, блеском ее стараются по крайней мере помрачить своих классиков, а наши по пословице: дуракам закон не писан, валяют без рифмы и цезуры, не тысячьми, а тьмами, не трагедиями, а десятками. Беда моя, что в их трагедиях не вижу я ничего трагического; они как будто не подозревают его существования, толкуют о формах и чванятся, что откинули все на что нибудь похожие; о душе, о живых лицах, о пылких страстях нет заботы ни в писателях, ни в зрителях, все остаются довольны надутой галиматьей. Годунов Лобанова мне известен, и, коли критики разбранили его, c’est méchanceté pure [1205]; чего им стоило похвалить? Пьеса осталась бы та же, а Мих.[аил] Евст.[афьевич] не хворал бы огорченным самолюбием. Наше сложение крепче от того, что наше самолюбие ядренее; не пренебрегая похвалой общества, ни даже критики, как она у нас ни жалка, мы не совсем довольствуемся ею; хотим более всех угодить себе, потом избранным, наконец уже и прочим; встречая невзначай Марлинского с устрицами, либо Воейкова с вишневым лбом, пропускаем их мимо, идем своей дорогой; доверяем своему по совести суждению более, нежели чужому, часто невежественному; Мих.[аил] Евст.[афьевич] слишком умен, чтоб верить себе, и когда другие не хвалят, по справедливости приходит в отчаяние: мне его очень жаль. Если Непременное Секретарство может залечить раны его, я сажаю его обеими руками на седалище Соколова, и без шуток предпочитаю двум соперникам: он несколько пристойнее и более литератор. Оставя его, скажи пожалуй, зачем ты не говоришь ни слова о своих занятиях? Может быть, полагаешь, что я без того знаю, но я не знаю ничего ce qui s’appelle rien en vers ainsi qu’en prose [1206]; и если не стыжусь сего невежества, ибо оно невольное, то смерть хочу просветиться. У меня есть два стихотворения, и я бы охотно тебе их прочел, кабы мы были вместе; одно из Аравийской истории, под названием: Гнездо голубки, написано размером моей Елегии; другое припасено в состав Кантаты: Сафо, это песня гребцов, везущих ее в Левкад, четырестопным ямбом с рифмой c’est du vieux grec vulgaire [1207]. Всей кантаты здесь сложить не могу, хочется поместить стихи самой Сафы, а ни подлинника, ни словаря, ни точного перевода в Ставрополе не достанешь. Напиши-ко ты Кантату, разумеется сыскав un sujet houroux [1208], как говорил Мазарин; лирическая идиллия по моему понятию есть maximum [1209]чистой поэзии. На последний вопрос твой: когда мы свидимся, как отвечать? Наша ли воля управляет нами? Нет, un je ne sais quoi [1210], что всякой зовет по своему, и против чего мы в точном смысле слова бессильны. Теперь я и не предвижу, когда сближение мое со светом белым окажется вещью возможною; мне кажется, что я навсегда удален ото всех знакомых, что возвратный путь к ним закрыт, и разве переписка, буде они не скучают ею, может служить взаимным напоминанием, что земля нас не поглотила; но чем поручиться, что нечаянность не переменит всего? Я столько раз испытал неверность самых основательных предположений, что становлюсь скептик и фаталист вкупе; сомневаюсь во всем, кроме непонятной силы, увлекающей всех и каждого, вопреки собственному желанию, безрассудно, слепо и неодолимо. Savez vous que voilà de la philosophie [1211]: прошу простить ее ради скуки, с которой я часто вдвоем обретаюсь, и которую я почитаю за родительницу матефизики qui l’engendre à son tour [1212]. Будь умница, милый Александр Сергеевич, не забывай меня и пиши: тебе труда мало, а мне радости много. Прощай покуда.

Весь твой Павел Катенин

Маия 16-го. 1835. Ставрополь

Милостивый государь Александр Сергеевич!

Имею честь известить, что по изъявленному Вами, милостивый государь, желанию взять акции второго Страхового от огня Общества, — я назначить Вам оных ни сколько не могу; — потому что все сии акции, как отозвался ко мне Управляющий губерниею вице-губернатор, уже им розданы. —

С совершенным почтением иметь честь быть,

милостивый государь, Вашего высокоблагородия, покорнейший слуга Михаил Бутурлин.

№ 115 23 маия 1835

С. Петербург Его высокобл.[агородию] А. С. Пушкину.

Je vous supplie de m’excuser. Il me sera impossible de venir diner chez vous. Ma femme s’est tout à coup trouvée très mal. Veuillez de grâce m’envoyer l’adresse de Monsieur de Circourt.

t. [out] à V.[ous]

Pouchkine.

25 mai.

Адрес: Monsieur M-r Klustine etc [1213]

За кого вы меня принимаете? Я слышал раз дурака в Москве, и больше не буду. Его надо слушать, однако, чтоб порядком побранить в [Review [1214]] Летописце. Итак подпишитесь, князь! извольте заплатить, Ваше сиятельство — стерпится слюбится. Не скупитесь. — А когда-то нам свидеться?

А. П.

Чтобы начать с какого-нибудь определенного времени, я думаю, Александр Сергеевич, начать обозрение политики, наук и литературы с 3-го десятилетия 19-го века, т. е. с 1830-го года, и потому поместил в Летописце: 1 ое— Хронологическое обозрение сухое, по годам, политических происшествий с 1830-го года; в последствии мы можем издать его отдельною книжкою, которая бы могла быть приплетена к 1-й части хронологического обозрения происшествий с начала мира; я его составлю, а Погодину пошлем на ценсировку. 2 ое— Общий взгляд на состояние наук и литературы в последние 4 года в Европе — 1-е, т. е. науки я могу сделать, 2-е — ваше дело. 3 е— общее, но подробное обозрение русских произведений в последние 4 года — это общими силами; хорошо приложить им и краткий каталог. 4 е— особенные статьи о некоторых более достопамятных произведениях, каковы, напр.[имер] „ Черная женщина“. Далее — стихотворения, повести и все, что не войдет в вышеупомянутые разряды. Заглавие Летописца может быть такое:

„ Современный Летописец Политики, Наук и Литературы, содержащий в себе обозрение достопримечательнейших происшествий в России и других государствах Европы, по всем отраслям политической, ученой и эстетической деятельности с начала 3-го (последнего) десятилетия 19-го века.

Часть I. “

Надобно бы приискать и эпиграф — я без этого жить не могу.

Одоевский.

J’ose soumettre à la décision de Votre Excell[ence]

En 1832 S.[a] M.[ajesté] a daigné m’accorder la permission d’être l’éditeur d’un journal politique et littéraire.

Ce métier n’est pas le mien et me répugne sous bien des rapports, mais les circonstances m’obligent d’avoir recours à un moyen dont jusqu’à présent j’ai cru pouvoir me passer. Je demeure à P.[éters] b.[ourg] où grâce à S.[a] M.[ajesté] je puis me livrer à des occupations plus importantes et plus à mon goût, mais la vie que j’y mène entraînant à des dépenses, et les affaires de famille étant très dérangées, je me vois dans la nécessité soit de quitter des travaux historiques qui me sont devenus chèrs, soit d’avoir recours aux bontés de l’E.[mpereur] auquelles je n’ai d’autres droits que les bienfaits dont il m’a déjà accablé. —