Александр Пушкин - Переписка 1826-1837

La réception des Северные цветы m'a causé une satisfaction bien difficile à exprimer, aussi suis-je bien sensible a votre aimable attention, mon bien aimé Alexandre. C'est un beau bouquet jetté sur la tombe de notre cher Delvig, au souvenir duquel je ne puis jusqu'à présent arrêter une larme brûlante sur [mes paupiéres. Il me semble que le recueil des Poésies est le plus beau qui ait [723]encore paru dans tous les précédents. L'éditeur du Miroir n'a pas daigné nommer Yaz.[ykof] et un Yacoub.[ovitch] dont les vers ne déparent pourtant point le recueil. — Je puis bien justement dire en vous parodiant, что я Северные Цветы читаю и не начитаюсь.

La santé d'Euphrasie est assez bonne pour son état, depuis le 7 nous ne nous sommes pas vues à cause de la déroute compléte, nous n'avons ni neige ni gelée, jamais je n'ai vu un temps comme celui de cette année. Elle sera assurément flattée de l'intérêt que vous ne cessez de lui témoigner. J'espére que la santé de Mdm votre épouse est aussi bonne, au moins je le désire beaucoup. C'est avec les sentiments d'une estime affection[née] et toute tendre que je me dis votre

toute dévouée

P. Ossipoff.

Le 25 de Janvier

1832

Vos nouvelles par contradiction m'ont fait passer une nuit blanche et je n'en ai nul regret. Mon Alexis est fait lieutenant, за отличие, pardonnez cette vanité maternelle de vous en parler. Je lui avais envoyé les vers que vous ecrivîtes en réponse à Béranger, il en est tout charmé, et tout ce qui est de bon dans son régiment — un autre huzard qui a vu Léon nous a dit qu'il est rassasié des lauriers, et qu'il veut mettre son sabre de côté. — [724]

У меня есть оказия в Москву. Пришли мне Онегина для жены и для Дмитриева. Дмитриевский экземпляр ты отдал Элизе. Да, ради Христа, дай уж один экземпляр и Тургеневу, чтобы ему с горя с ним повозиться и поволочиться. — Между тем ты мне должен Северные Цветы, потому что мои ты надписал Дмитриеву. Пришли две книжки, одну мне, другую жене.

Если записка моя тебя дома не застанет, пришли мне книги к четырем часам.

Твои дела кончены. А.[ндрей] Хр.[истофорович] получил от меня 1000 на дорогу; остаюсь тебе должен 2 тысячи с чем-то. Если б ты был [], [725]то я бы мог и их тебе заплатить.

Ради бога, доставь как можно скорее письмо Рахманову. Ты не хотел отвечать мне на мое письмо, а это сделает мне чувствительную разницу.

Очень благодарю тебя за арапа. Фуляры пришлю с А.[ндреем] Хр.[истофоровичем]. Портрет мой Брюлов напишет на днях. Письмо твое о твоем брате ужасно хорошо. Кончил ли ты с ним? Прощай, до свидания.

Адрес: Его высокоблагородию м. г. Павлу Воиновичу Нащокину В Москве, у Пречистинских Ворот в доме Ильинской.

Trés certainement je n'oublierai pas le bal de M-de l'Ambassadrice et je vous demande la permission d'y présenter mon beau-frére Gontcharof. Je suis charmé qu' Онегин vous ait plu. Je tiens à votre suffrage.

Dimanche.

Адрес: Madame Hitrof. [726]

Милостивый государь Александр Сергеевич!

Всем сердцем благодарю вас за альманак, и за все прекрасные цветы собственной вашей оранжереи; равно и за песнь Онегина, хотя я вздохнул, что она последняя, и герой ваш отложил путешествие свое по любезной отчизне.

Не скажу с Пчелою, что вы ожили: в постоянном вашем здоровье всегда был уверен; изменение только в том, что вы, благодарение Фебу, год от года мужаете и здоровеете. Ваши Годунов, Моцарт и Салиери доказывают нам, что Вы не только Поэт-Протей, но и сердцеведец, и живописец, и музыкант. До сих пор после Карамзина (в старинных его мелких стихах) один только Пушкин заставляет меня читать белые свои стихи и забывать о рифмах.

Но старческая искренность и говорливость заставили меня позабыть в приговор Полевого о нашей братье ветеранах. По крайней мере я еще жив для чутья к изящному. Оно увлекло меня.

Заключаю столь же искренним уверением в совершенном почтении, которое навсегда сохранит,

милостивый государь, покорнейший ваш слуга Иван Дмитриев.

P. S. Дозвольте попросить вас сказать мое почтение вашим родителям и любезному Василью Андреевичу. Я еще прочитал прекрасные стихи его уже в печати, с прежним чувством умиления и благодарности за себя и моего друга. Благодарю его также и за новейшую поэзию его в альманахе и Европейце.

Москва 1832 Февраля 1-го дня.

Милостивый государь, Иван Васильевич,

Простите меня великодушно за то, что до сих пор не поблагодарил я Вас за Европейца и не прислал вам смиренной дани моей. Виною тому проклятая рассеянность петербургской жизни и альманахи, которые совсем истощили мою казну, так что не осталось у меня и двустишия на черный день, кроме повести, которую сберег и из коей отрывок препровождаю в Ваш журнал. Дай бог многие лета Вашему журналу! Если гадать по двум первым №, то Европеец будет долголетен. До сих пор наши журналы были сухи и ничтожны или дельны да сухи; кажется Европеец первый соединит дельность с заманчивостию. Теперь несколько слов об журнальной экономии: в первых двух книжках Вы напечатали две капитальные пиэсы Жуковского, и бездну стихов Языкова; это неуместная расточительность. Между Спящей Царевной и мышью Степанидой должно было быть по крайней мере 3 нумера. Языкова довольно было бы двух пиэс. Берегите его на черный день. Не то как раз промотаетесь и принуждены будете жить Раичем да Павловым. Ваша статья о Годунове и о Наложнице порадовала все сердца; насилу-то дождались мы истинной критики. NB избегайте ученых терминов; и старайтесь их переводить, то-есть, перефразировать: это будет и приятно неучам и полезно нашему младенчествующему языку. Статья Баратынского хороша, но слишком тонка и растянута (я говорю о его антикритике). Ваше сравнение Баратынского с Миерисом удивительно ярко и точно. Его элегии и поэмы точно ряд прелестных миниатюров; но эта прелесть отделки, отчетливость в мелочах, тонкость и верность оттенков, всё это может ли быть порукой за будущие успехи его в комедии, требующей, как и сценическая живопись, кисти резкой и широкой? Надеюсь, что Европеец разбудит его бездействие. Сердечно кланяюсь Вам и Языкову.

4 янв. [727] 32.

Генерал-адъютант Бенкендорф покорнейше просит Александра Сергеевича Пушкина, доставить ему объяснение, по какому случаю помещены в изданном на сей 1832 год альманахе под названием Северные Цветы некоторые стихотворения его, и между прочим Анчар, древо яда, без предварительного испрошения на напечатание оных высочайшего дозволения.

7-го февраля 1832. Его высокоблагородию А. С. Пушкину.

Милостивый государь Александр Христофорович,

Ваше высокопревосходительство изволили требовать от меня объяснения, каким образом стихотворение мое, Древо яда, было напечатано в альманахе без предварительного рассмотрения государя императора: спешу ответствовать на запрос Вашего высокопревосходительства.

Я всегда твердо был уверен, что высочайшая милость, коей неожиданно был я удостоин, не лишает меня и права, данного государем всем его подданным: печатать с дозволения цензуры. В течение последних шести лет во всех журналах и альманахах, с ведома моего и без ведома, стихотворения мои печатались беспрепятственно, и никогда не было о том ни малейшего замечания ни мне, ни цензуре. Даже я, совестясь беспокоить поминутно его величество, раза два обратился к Вашему покровительству, когда цензура недоумевала, и имел счастие найти в Вас более снисходительности, нежели в ней.