Газета Троицкий Вариант - Газета Троицкий Вариант # 50

Решение Математического института Клея — единственно верный, ожидаемый и несколько затянувшийся финал этой истории. И дело совсем не в премии, как таковой, а в том, что тем самым подтверждено признание и значение выдающегося результата и роли Григория Перельмана как единственного автора доказательства. Обсуждались и другие возможные решения.

Я уже высказывал свое скептическое отношение к премиям института Клея в том виде, в каком они были учреждены, но в любом случае нынешнее решение делает Институту Клея честь.

Достижение Григория Перельмана, безусловно, выдающееся событие в науке. Оно подтвердило еще раз то замечательное обстоятельство, что по-настоящему трудные и ключевые проблемы никогда не решаются только средствами той науки, в терминах которой они сформулированы. Гипотеза Пуанкаре и более общая гипотеза Терстона о геометризации трехмерных многообразий, которую также («заодно») доказал Перельман, суть чисто топологические проблемы. Были многочисленные и неудавшиеся попытки их доказать, в частности и весьма крупными математиками, топологичеcкими средствами.

Возможно ли такое доказательство — и сейчас неизвестно, эти попытки продолжаются. Так, совсем недавно я получил письмо от одного серьезного математика, в котором он пишет о своей работе такого плана. Решение проблемы Пуанкаре в размерностях больших и равных 5 американским математиком С. Смейлом в 1961 г. также было алгебротопологическим. Но решение гораздо более трудной трехмерной проблемы Пуанкаре Григорием Перельманом и проблемы геометризации совершенно не является топологическим и пришло совсем с другой стороны.

Им был использован новый подход, который можно назвать динамическим: исследовалось, что может произойти с многообразием в процессе его «естественной» эволюции. Здесь сыграла свою роль инициатива другого американского математика, Р. Гамильтона, который в 80-х годах предпринял такую попытку и получил ряд результатов, однако они не решали главных и труднейших проблем, которые с блеском разрешил Григорий Перельман.

Помимо огромной «пробивной» силы таланта Григория Перельмана я считаю, что здесь сыграла роль и традиция, характерная для некоторых наших (российских) математических школ (в данном случае геометрической школы А.Д. Александрова): стремиться рассматривать задачу в широком контексте, использовать методы смежных областей, обнаруживать универсальный характер изучаемых явлений.

Уже сейчас видно, что эта работа окажет огромное влияние на разные ветви математики и, возможно даже, теоретической физики. Работы (пока не в России, в основном в США) на эту тему уже начали появляться.

С. В. Кисляков

В некоторых СМИ публиковались и по-прежнему публикуются сообщения о том, что Г. Перельмана уволили из академического института. Мы попросили директора Санкт-Петербургского отделения Математического института РАН, члена-корреспондента РАН Сергея Витальевича Кисляковапоставить точку над i в этом вопросе.

Детали ухода Григория Яковлевича Перельмана из ПОМИ РАН освещались в СМИ не раз, так что утверждения вроде: «Лицемерные коллеги изгнали Перельмана из института» — или иные утверждения той же окраски или со схожим подтекстом — теперь можно квалифицировать только как беззастенчивую и преднамеренную ложь, а отнюдь не добросовестное заблуждение.

Повторю основные факты. Г.Я.Перельман неожиданно для всех подал заявление об увольнении по собственному желанию в конце 2005 г. Академики РАН И.А.Ибрагимов (тогдашний директор ПОМИ) и Л.Д.Фаддеев (академик-секретарь Отделения математических наук РАН) пытались уговорить его изменить свое решение, но безуспешно. При этом Григорий Яковлевич заявил о намерении не только покинуть институт, но и вообще оставить теоретическую математику (насколько я могу судить, это тоже было им исполнено).

Не стоит и говорить, что, конечно, руководство института обещало Григорию Яковлевичу снова принять его на работу, если он решит когда-нибудь возобновить свои математические занятия и захочет это делать в ПОМИ. Я стал директором ПОМИ примерно тогда, когда Г.Я. увольнялся окончательно, и это обещание подтвердил. Разумеется, оно в силе и сейчас.

Стоит упомянуть еще несколько клише, до сих пор упорно повторяющихся и тоже не соответствующих действительности, а именно: «Перельману не давали защитить докторскую диссертацию»; «он не прошел очередную аттестацию»; «он не писал отчетов» и т.п. В действительности по результатам последней аттестации (весной 2004 г.), проведенной до ухода Г.Я. из ПОМИ, он был повышен в должности до ведущего научного сотрудника. Собственно, из этого факта легко сделать заключение и о роли и месте отчетов во всей истории.

Докторскую же диссертацию Григорий Яковлевич писать и, тем более, защищать полагал излишним — примерно по таким же причинам, по которым он ограничивался тем, что выкладывал свои статьи в сети и не считал стоящей труда их публикацию в журналах.

Последнее обстоятельство заслуживает комментария, не относящегося к основной теме. Разумеется, такое поведение крайне необычно. Стоит, однако, отметить, что оно — редкий пример абсолютного примата Сути над видимостью. В бюрократических системах действует противоположный принцип, сформулированный, кажется, Паркинсоном (известным памфлетистом): грамм видимости дороже килограмма сути.

Печально наблюдать за тем, как в последние годы бюрократы упорно стремятся ввести этот принцип в оценку эффективности фундаментальных исследований, ставя во главу угла всевозможную видимость вроде импакт-фактора, индекса цитирования, числа публикаций, числа страниц в монографиях, числа патентов и т.п.

Беда в том, что, хотя нормальному человеку заниматься таким делом глубоко противно, технически эта видимость легко обеспечивается — в общем так и происходит в тех странах, где упомянутые формальные показатели уже актуальны. Последствия легко просчитать: при полном торжестве этой системы в её бюрократическом идеале решить еще одну «проблему тысячелетия» (неважно, в математике или нет) в России уже вряд ли получится.

Ирина Якутенко

Несколько дней назад я встречалась со своим знакомым, который активно пишет диссертацию. Сидя на кухне (где же еще?), мы с ним теоретизировали на всевозможные околонаучные темы. В числе прочего рассуждали об уровне современных научных статей по биологии (и я, и мой приятель закончили биофак). Дежурно посокрушались, как мало стало элегантных экспериментов, которыми так знамениты работы 1950-х годов — начала эры молекулярной биологии. Сложную логику опытов, позволяющих «вытащить» новую информацию из абсолютно неизведанной целины, заменил масштаб: эксперименты, описанные в средней статье в Nature, показались бы сотрудникам научных институтов 50-х годов абсолютно невыполнимыми. Чтобы получить такое же количество данных, ученым середины прошлого века с их методами потребовались бы годы и даже десятилетия упорного труда.