Джон Толкин - О волшебных историях

Прежде всего, в настоящее время они считаются древними, а древность привлекательна уже сама по себе. С детства со мною остались красота и ужас грим–мовского «Можжевельника» (Von dem Machandel–boom) с его изысканным и трагическим началом, отвратительным каннибальским варевом, ужасными костями, веселой и мстительной душой птички, которая вылетает из тумана, окутавшего дерево. И все же главное, что сохранила память от этой сказки, — не красота и ужас, а отдаленность, огромная бездна времени, даже несопоставимая с twe tusend Johr (двумя тысячелетиями). Без варева и костей — которые теперь часто скрывают от детей в смягченных обработках сказок братьев Гримм [8] А не надо бы — или уж скрывать всю сказку, пока желудки у них не станут покрепче. — это ощущение почти исчезло бы. Не думаю, что мне повредили сказочные ужасы, какие бы мрачные верования и обычаи древности их ни породили. Такие сказки теперь воспринимаются читателем как мифы или же производят всеобъемлющее, не поддающееся анализу воздействие, совершенно не зависящее от находок сравнительной фольклористики, и наука эта не может его ни испортить, ни объяснить. Такие сказки открывают дверь в Другое Время, и, переступив порог хотя бы на мгновение, мы оказываемся вне нашей эпохи, а может быть, и вне Времени вообще.

Если мы не только отметим, что в сказке сохранились древние элементы, но и попробуем понять, каким образом они сохранились, то нам, видимо, придется заключить, что это произошло или довольно часто происходило именно благодаря уже упомянутому литературно–художественному воздействию. Конечно же, первым его почувствовал не я и даже не братья Гримм. Ведь волшебная сказка — не месторождение полезных ископаемых, которые нельзя добыть без опытного геолога. Древние элементы из сказки можно вытравить или забыть, или пропустить, или заменить другими — что легче всего: все это становится очевидным при сравнении близких вариантов любой сказки. А вот элементы, которые в сказках остались неизменными, должно быть, по большей части сохранялись или вставлялись в новые варианты, потому что рассказчик инстинктивно или сознательно понимал их повествовательно–литературную ценность {2} . Даже там, где какой–то запрет в волшебной сказке вырос из реально существовавшего древнего табу, в более поздних вариантах он сохранился именно благодаря великой мифической загадке запрета. Ощущение этой загадочности, возможно, и впрямь было положено в основу некоторых табу. Ты не должен поступать так, ибо в несчастии будешь бесконечно сожалеть о содеянном. Такие запреты есть даже в самых невинных «детских сказках». Даже Кролик Питер лишился своего синего сюртучка и заболел, когда вошел в запретный сад. Запретная Дверь — это вечный запретный плод.

Теперь поговорим о детях и, таким образом, примемся за последний и самый важный из трех вопросов: каковы ценности (если они имеются) и функции волшебной сказки в наши дни? Считается, что дети — естественная или наиболее подходящая для нее аудитория. Описывая сказку, которую, по их мнению, могут с удовольствием почитать и взрослые, рецензенты часто позволяют себе шуточки вроде: «Это книжка для детей от шести до шестидесяти лет». Что–то мне не приходилось встречать рекламу новой модели автомобиля, которая начиналась бы словами: «Эта игрушка порадует ребят от семнадцати до семидесяти», хотя, по–моему, предложение вполне уместное. Так есть ли неразрывная связь между детьми и волшебными сказками? Стоит ли удивляться, если сказки читает взрослый? То есть именно читает их как сказки, а не изучает как раритеты. Собирать и изучать взрослым позволено все что угодно, вплоть до театральных программ и бумажных пакетов.

Большинство тех, кто еще сохранил достаточно здравого смысла, чтобы не считать волшебные сказки вредными, полагают, что существует естественная связь между сознанием ребенка и сказками, подобная потребности детского организма в молоке. По–моему, это ошибка. В лучшем случае она вызвана ложной чувствительностью, а потому и грешат ею чаще всего те, кто по разным личным причинам (например, по бездетности) считают детей особыми существами, чуть ли не особой расой, а не нормальными, хотя и незрелыми, членами как конкретной семьи, так и человечества в целом.

На самом же деле склонность связывать волшебные сказки с детьми — побочный продукт истории нашего быта. Современный литературный мир сослал сказки в детскую точно так же, как поцарапанную или старомодную мебель ставят в комнату для детских игр, потому что взрослым мебель эта не нужна и ее дальнейшая судьба их совершенно на заботит [9]. Дети об этом не просили. Дети в целом — впрочем, объединить их можно только по одному–единственному общему признаку: недостаток опыта — любят волшебные сказки не больше и понимают их не лучше, чем взрослые. К тому же ничуть не меньше сказок их привлекает многое другое. Они молоды, растут, и у них, естественно, хороший аппетит, поэтому они с удовольствием глотают и сказки. Но на самом деле лишь некоторые дети и некоторые взрослые любят именно сказки, причем любовь эта не обязательно единственная и даже не обязательно самая сильная {3} . Как и художественный вкус, любовь к сказкам, на мой взгляд, в раннем детстве вообще не проявляется без искусственного стимулирования. Зато с возрастом она не иссякает, а крепнет, если органична для конкретного человека.

Правда, в последнее время сказки обычно пишут или «пересказывают» для детей. Но то же с?мое можно сделать и с музыкой, стихами, романами, историей и научными трудами. Это весьма опасная процедура, даже когда она необходима. Собственно, от катастрофы спасает только то, что науки и искусства не полностью переправлены в детскую: до детской и до школы доходят только такие вкусы и взгляды, которые, по мнению взрослых (далеко не оправданному), «не принесут детям вреда». Впрочем, без надзора науки и искусства в детской сильно бы пострадали. Точно так же красивый стол, хорошая картина или тонкий прибор (например, микроскоп), оставленные надолго без присмотра в классе, будут неизбежно повреждены или сломаны. Волшебные сказки, изолированные от мира, отрезанные от настоящего взрослого искусства, в конце концов погибли бы, да и сейчас при таком к ним отношении они уже сильно повреждены.

Поэтому я считаю, что волшебные сказки невозможно оценить по–настоящему, учитывая прежде всего детский вкус. Вообще говоря, сборники волшебных сказок в нашем обществе по традиции отнесены в комнаты для игр. По своей природе они скорее родственны чердакам и кладовым. Их содержимое находится в беспорядке, многое серьезно подпорчено. В них перемешались разные времена, устремления и вкусы. Но иногда в этом хаосе можно раскопать вещь непрехо–15 Толкин дящих достоинств — старинное произведение искусства, и достаточно хорошо сохранившееся, которое только по недомыслию можно было куда–то засунуть.