Александр Гезалов - Соленое детство

Наш "сад-огород" находился возле рынка. Мы занимались тем, что стояли около забора и жалобно смотрели на прохожих — уже тогда мы начинали "сиротствовать", зная, что ждать участия нам больше неоткуда. Иногда нам кое-что подавали. Больше всех перепадало мне, видно, "красиво" делал глаза. Прохожие пихали нам в кармашки семечки, конфеты, соленые огурцы… И в дальнейшем "сиротство" часто спасало, помогало выжить. И можно ли винить детей, которым самим приходится искать страну радостного, "сладкого" детства?

Воспитатели, они же "воспы", частенько собирались в беседке, курили "Беломор" и говорили о том о сем. Я, притаившись поблизости, подслушивал, за что мне иногда доставалось. А мне было интересно, о чем говорят взрослые тети, у которых столько личных проблем на работе и дома. Чтобы меня не поймали в очередной раз, я заползал под беседку и, лежа на земле, подложив под голову руки, слушал "кинорадио".

О чем только они не говорили: о зарплате, о кухне, о директоре… И обо всем смачно, грязно, порой с ненавистью. Но больше всего доставалось мужьям. Он такой-сякой, убила бы — говорила одна, а другая вторила: и я бы своего убила. Я не знал, кто такие мужья, мне думалось, это собаки или еще какие-то животные. Особенно помню одну "воспу" в кожаном пальто, всегда с беломориной в черных зубах. Нас она называла товарищами, а воспитательниц — дорогими товарищами… Она не очень-то следила за нами. Бывало, стоит со своей папиросой и смотрит куда-то вдаль. А мы копошимся где ни попадя. Однажды я даже свалился в бассейн с фонтаном, потянувшись за желтым осенним листком.

Наказания у нас были разнообразные. Иногда ставили на колени на пшено или другую крупу. Не раз и мне доводилось, как, впрочем, и всем. В "саду" жили два попугая, у них-то и заимствовали "продукты" для этих целей.

С тех пор попугаев не завожу.

Вечером в "саду" стоял ор. Орали все дети, от мала до велика. Просто на работу вышла "нянечка". Не помню ни ее лица, ни комплекции, ни возраста, ни имени, ничего — все как-то стерлось из памяти. Помню часы "Заря" на металлическом браслете. Зло запоминается плохо, спасибо памяти за это.

"Няня" повадилась ходить ночью в кочегарку к кочегару. А в качестве профилактики нашей бессонницы вместо лекарства для крепкого сна она использовала игровую резиновую лопату. Мы покорно откидывали одеяла, а головы прятали под подушки — шла "дубаска". Лопата была такая жесткая — тогда не делали мягких, жаль… Проведя профилактическую работу, "няня", довольная, уходила на всю ночь. А за окном темень, ветер, деревья скребутся лапами-ветками в окна… Страшно. А позвать некого. Так было всегда — некого было звать и потом. Надеяться только на себя мы приучались в самом младенчестве. Вы скажете — и хорошо. Но тогда зачем вокруг нас столько персонала? И чем они занимаются?..

У "няни" с кочегаром часто бывали разборки, она запирала дверь, он бегал под окнами, орал что-то непотребное. Многие от страха стали писаться в постели. Ночь как время суток на все детство стала мне ненавистна.

Когда "няня "кочегарила", впервые мы начали самостоятельно ходить "на горшок". Для этого надо было встать, пойти в туалет, влезть на табурет, достать "подписанный" фруктами и овощами вместо имен горшок и справить в него нужду. Я чаще всего был "арбузом" или "кабачком". Настоящий "сад-огород", где мы — фруктово-ягодные дети…

Как-то раз, когда я доставал свой "кабачок", все горшки свалились мне на голову и пробили ее. Так на голове появился первый шрам. В дальнейшем их будет немало, но этот был первый, починный. Испугавшись, я лег в кровать, а кровь все текла… "Няньку" уволили (тогда за это не судили), но тут же взяли в другое учреждение. Какой директор честно напишет о своем недосмотре? Но пришли другие "няньки", с другими методами борьбы с детьми. Они включали свет среди ночи, грозно вопрошая, кто хочет писать… Теперь сплю чутко. Жду, когда позовут.

Все вокруг нас было крайне убогим. Может, время было такое? Старая мебель, старая одежда, старые, громоздкие игрушки… Помню грузовик, железный — ну очень большой… Мы никогда не играли в войну, дочки-матери. Мы получали каждый какую-то свою игрушку и тупо сидели возле нее. Потом обменивались. Мы никогда не дрались — нечего делить, все улажено-налажено. Правда, как-то раз кто-то ударил меня машиной, той самой, железной, я ударил в ответ деревянным конем. Потом долго стояли "в пшене", прорастали. Кормили одним и тем же: суп, макароны с картошкой, кисель с белым хлебом. Съедали все до крошки. "Воспы" грозились, что если кто недоест — "чебурашку" не увидит. Этот метод кнута и пряника в дальнейшем применялся часто. Приходилось подчиняться. А куда денешься с подводной лодки? Иногда даже и сейчас ловлю себя на том, что ем, как собака у будки: глотаю быстро, давлюсь кусками. Не умею есть. Зато я всеяден, что в наше время, в общем-то, приветствуется. Каша? Давай кашу. Компот? Согласен и на компот… Без разницы. Так легко потом детдомовцам на "зоне" — все равно, чем живот набить. Нас словно и готовят для такой жизни. И еще мы должны быть признательны за "образование"…

Мы всегда запасались хлебом: сушили куски на батареях, а ночью грызли, как хомяки. Особым шиком считалось — приготовить жареный хлеб. Для этого надо прижать кусок раскаленным утюгом — голь на выдумки хитра.

Конечно, было чем поживиться крысам: все батареи, все углы в палатах были забиты сухим хлебом. Уборщиц не было, мы убирали весь детский дом сами. А "хлебосушка" функционировала всегда, вплоть до ПТУ, да и в ПТУ тоже.

Верите, чего-то светлого в "саду" не помню. Может, и было что, но забылось. Один день был похож на другой. Подъем, обтирание сырой варежкой перед открытым окном, прыжки на холодном полу… Нет, был как-то случай. Одна повариха стала брать меня домой — вместе с продуктами. Может, из жалости. Как-то раз я съел у нее все конфеты в буфете. Было смешно, что она, взрослая тетя, говорила со мной, как с новорожденным. Видно, у нее не было детей, хотелось "посюсюкать", а я — в буфет и конфетам — привет… В общем, развеял ее мечты по поводу материнства. Она отматерила меня и вернула в детский дом. Мне же было все равно, я наелся конфет надолго, еще и товарищам принес… Больше она меня домой к себе не брала.

У меня развилось заражение крови, и меня отправили в больницу, в "нулевую" палату. Больница была деревянная. Я целыми днями лежал в кровати, на спинке которой висела какая-то бирочка — с именем, наверное.

Этот период помню фрагментами. Часто приходили врачи. Смотрели на меня, я на них. Они говорили: долго он не протянет. А я думал: что, что я не протяну?.. Меня носили на табуретке в процедурную. Большим шприцем "тянули" из одной руки странную черную кровь, а в другую руку вливали красную — во мне много чужой крови. Ко мне никто не приходил. Моя прикроватная тумбочка была всегда пуста. Помню, когда я понял, что все будет хорошо: проснулся среди ночи, а на моей груди сидит кошка. Я не мог ее погладить, но она стала часто приходить.