Анатолий Азольский - Могила на Введенском кладбище

Дочь профессора выталкивает жениха своего, морского офицера в очень недалеком прошлом, за дверь, на черную лестницу (новые хозяева жизни предпочитали парадные подъезды), тот успевает сказать невесте, что вернется, как только матросы уйдут. “Братишки” помахали маузерами, потрясли мандатами, постращали буржуев и удалились, — происшествие истинное, из устных воспоминаний профессора. Проходит час, другой, а жениха нет. Невеста бежит к нему домой, на Каменноостровский, но — выясняется — мичман туда не приходил. Нет его и у знакомых, нигде его нет — ни на утро, ни через неделю. Был человек — и пропал человек. Кое-какие следы остались, однако, и невеста бросилась в погоню за женихом. Почти настигла его через шесть лет, в Бизерте, на базе российского императорского флота, ушедшего из Севастополя в 1920 году, — почти, потому что разминулась с ним, какие-то полчаса отделяли ее от любимого. За эти тридцать минут произошли события эпохальные: Франция признала РСФСР, корабли царского флота спустили андреевские флаги, несколько сот морских офицеров лишились крова, последней надежды, и горевавший на пирсе жених бросился в воду, поплыл к американскому транспорту, которому срочно требовался кочегар. Вечерний туман поглотил судно с женихом…Только через два года любящие сердца соединились, в Бордо, профессорская дочка повезла жениха в Советскую Россию, в ленинградский загс, несколько лет спустя полюбила чекиста и, отмываясь от старых грехов, донесла на кочегара американского транспорта. Наконец-то он был расстрелян, судьба все-таки настигла его, как ни убегал он от нее, от профессорской дочки, в которой еще до первого поцелуя опознал гибель свою…

В таких историях о людских бедах и счастьях — прелесть мгновенного обретения человеком новой жизни, той, куда он проваливается, как в канализационный люк, на крышке которого ненароком остановился, чтоб подумать, оглядеться, утвердиться. В люке чаще всего пованивает, но, однако же, кто знает, каково младенцу в роддоме, как дышится ему после первого крика ужаса и восторга…Природа, сдается, хочет каждого человека наделить биографией всего человечества, навязать ему испытания, о которых он и не слыхивал. Мало того что люди постоянно меняют социальные роли и маски, они еще подвержены уходам из привычного мира в незнакомый, необыкновенный, потому что надо спасаться от беды, которая учуяна, которая где-то рядом, и люди внезапно срываются с места, бегут под другие звезды, притягательные и пугающие, цепляются за чудовищно смещенные координатные оси, — люди исчезают, чтобы вновь появиться или появляться…Может быть, оттуда, из Будапешта ван дер Ваалс бежал к русским, потому что в затылок дышала опасность?

Так это или не так?.. Но и такой необыкновенный поворот судьбы угадывался среди многих, когда я стал знакомиться с нелепой и героической жизнью голландца, о котором услышал случайно год назад, мимоходом, в разговоре с училищным одноклассником, капитаном 1 ранга Е. Чубшевым, бывшим военно-морским атташе в Индонезии. По разным поводам ему приходилось бывать в посольстве Королевства Нидерландов, там-то и узнал он о захороненном в Москве офицере голландской армии. В 1948 году скончался тот, будто бы арестованный в Будапеште вместе с офицером венгерской армии, этапированный потом в Москву, где и скончался. Где и предан земле.

А могила — именная! То есть не безвестный труп и не в общем захоронении, как это было принято в те годы.

С венгром все ясно: армия, где он служил, воевала с СССР. Но человек из оккупированной немцами Голландии — откуда взялся? Какой ветер надул паруса лейтенанта нидерландской армии, не существовавшей в 1944 году?

Узнаю: родственники голландца живы еще! Прямые, которым по российским законам разрешено знакомиться с уголовными делами репрессированных сыновей или братьев. Адрес получен в посольстве — и письмо отправлено в Голландию. В ответ — документы, Геррит ван дер Ваалс становится ближе. И все же — не биография, а контуры ее. Все в тумане, все в разрывах, зияющие пробелы, островки фактов обтекаются водами неизвестности.

С Герритом ван дер Ваалсом Лубянка, пожалуй, намучилась, потому что тот никак не желал признавать порядки в том колодце, куда провалился. Три года допросов, но следователи так и не склонили его ко лжи. Голландцы предрасположены убито молчать на допросах. Нация эта — необычайной затаенности, упрятанной в миф об открытости души, о ее распахнутости. Каждый народ мудрит по-своему. Домовитая французская женщина обликом и повадками потворствует общераспространенному мнению о себе как об изысканно-похотливой особе, русское неуважение, мягко выражаясь, к иноземцам маскируется широчайшими жестами гостеприимства, американцы…Голландия же упорно и не без удовольствия демонстрирует отсутствие штор на окнах самых нижних этажей: вот мы какие открытые, нет у нас тайн от мира! Придумана даже сказочка о давнем приказе испанского короля, пуще всего боявшегося заговоров в покоренной им стране и повелевшего посему: шторы — долой! Интересно бы услышать французскую басенку, желательно бы знать и толкование той неприязни, если не выразиться покрепче, что питают голландцы к немцам: как только в Германии на книжной ярмарке во Франкфурте-на-Майне прославили недавно очень, очень недурной роман голландца Сейса Нотебоома “Следующая история”, родина отшатнулась от писателя, вдруг ставшего чуть ли не коллаборационистом.

Так все же: что нам этот голландец Геррит ван дер Ваалс и что мы ему? Почему думается о нем с печалью и недоумением?

Потому что так и хочется, насытясь опытом истории, кощунственно спросить его: да какого же черта полез ты в это пекло? С мая 1940 года Нидерланды — в оккупации, режим которой можно назвать щадящим. Из страны выкачиваются продовольствие и товары по клирингу, явно для населения неблагоприятному, однако голода нет. Оккупантов не любят, но самый распространенный вид сопротивления — обыкновеннейшее выживание с минимальными потерями достоинства. Германские власти вдруг проявляют заботу о голландских девушках, им разрешают выходить замуж за немецких солдат! Более того, невесты попадали под опеку вермахта, если родители девушек не желали породняться с чистыми арийцами (приказ рейхскомиссара Зейсс-Инкварта в феврале 1941 года). Геррит ван дер Ваалс мог избежать ареста, достаточно было устно или письменно заявить о лояльности новым властям, а уж потом, если станет невтерпеж, подрывай рельсы, пускай немецкие эшелоны под откос! Шталаг 371, куда попал, райское место по сравнению с концлагерем типа Майданек. Офицеры под защитой Красного креста, ежемесячные посылки, переписка с родными налажена, Геррит был, кстати, помолвлен; поляки, в чьей неверности немцы не сомневались, получали тем не менее в лагере по 30 имперских марок жалованья, датчане и голландцы, надо полагать, не меньше. Сиди и жди, когда американские или русские танки разнесут ворота, открывая путь к свободе, к службе в Индонезии или к лекциям в Делфте. Нет, рванул — в полунейтральную страну, спасать евреев, венгров, русских. Натворить таких безумств мог только советско-российский безземельный человек, готовый немедленно отправиться в какую-нибудь Гренаду, чтоб тамошнюю пашню отдать тому, кто плюнет ему вослед.

Читать дальше