Никита Хрущев - Время, Люди, Власть (Воспоминания, книга 2, часть 4)

Примечания (1) 9 апреля 1960 г. из Пакистана через Урал, в сторону Норвегии. (2) После второй мировой войны такие разведывательные полеты над СССР осуществляли американские самолеты В-29. Разработка новых самолетов-разведчиков с мощной фотоаппаратурой для действий на высоте свыше 20 тыс. м началась в США с декабря 1954 г. Осенью 1955 г. был составлен проект "Акватон" по осуществлению таких полетов. 14 июня 1956 г. состоялся первый полет самолета "Локхид У-2" с двигателем J-57 из Висбадена (ФРГ) на Москву, Ленинград и далее через Прибалтику. Против этих самолетов собирались использовать советские межконтинентальные баллистические ракеты СС-6 либо зенитные ракеты СА-1, потом СА-2. С конца 50-х годов эскадрильи У-2 действовали, помимо Висбадена, также из Инжирлика (Турция), Бодо (Норвегия), Пешавара (Пакистан) и с авиабазы близ Токио. В сентябре 1959 г., в связи с визитом Хрущева к Эйзенхауэру, полеты были приостановлены, а потом возобновлены. С 1960 г. на базе в Инжирлике пилотами У-2 служили также англичане. (3) БИРЮЗОВ С. С. (1904 - 1964) - Маршал Советского Союза (с 1955 г. ), был главнокомандующим войсками ПВО в 1955 - 1962 гг. (4) С авиабазы Бадабер под Пешаваром. (5) ДАЛЛЕС А. У. (1893 - 1969) возглавлял в 1942 - 1945 гг. систему политической разведки США в Европе, с 1947 г. работал в ЦРУ и в 1953 1961 гг. был его директором. (6) 15 мая 1960г. (7) В ноябре 1959 г. Хрущев публично заявил, что через год в СССР сойдут с конвейеров 250 ракет с водородными боеголовками. Перед 1960 г., согласно его следующему заявлению, их имелось по 50 для Англии и Франции, 30 для ФРГ и тайное количество - для удара по США. (8) Личный переводчик Хрущева Суходрев В. М. (9) С февраля 1916 г. в составе Русского экспедиционного корпуса. (10) Они были установлены 16 ноября 1933 г. (11) С августа 1960 г. разведывательное фотографирование территории СССР осуществлял американский спутник Земли "Корона". (12) Практически с 1961 г. такие инциденты возобновились, но самолеты У-2 там американцы не применяли, а использовали различные типы "Фантомов" или SR-71.

ПОСЕЩЕНИЕ ОРГАНИЗАЦИИ ОБЪЕДИНЕННЫХ НАЦИЙ

Летом 1960 г. мы обсуждали в руководстве страны вопрос о подготовке к поездке нашей делегации в Нью-Йорк, на очередную Генеральную Ассамблею ООН(1). Было принято решение возглавить правительственную делегацию председателю Совмина СССР, хотя обычно такую делегацию возглавляет министр иностранных дел. Стали обдумывать вопросы, заслуживающие внимания, для постановки на ассамблее. Такими вопросами мы хотели приковать к ним внимание всего мира. Они должны были в первую очередь помочь борьбе за мир и освобождению народов, еще находившихся под колониальным гнетом. Я предложил поставить вопрос об установлении определенного срока предоставления независимости всем колониям. Принятие такого решения стимулировало освободительную борьбу, оно было бы освещено международным форумом. ООН могла оказать и моральное давление на правительства, чтобы ускорить предоставление независимости колониям. Мы хотели, чтобы наша политика по-особому оценивалась африканскими и азиатскими народами. Ленинская внешняя политика преследует цель борьбы против угнетателей и эксплуатации человека человеком, за национальное и социальное освобождение, и я считал, что наш призыв найдет большой отклик в душах граждан колоний. Мы, обменявшись мнениями, пришли к заключению, что постановка этого вопроса будет иметь большое политическое значение, а наш авторитет среди народов колоний возрастет. Данный вопрос надо было всесторонне обдумать, чтобы логично изложить его в докладе, заранее мобилизовать людей, а колонизаторов не только поставить в затруднительное положение, но и вынудить их проголосовать вместе с нами. Мы гадали, какую позицию займут США? У них нет колоний, но своим капиталом они подавляют малоразвитые страны и сводят на положение колониальных. Кроме того, их союзники, страны-колонизаторы Великобритания и Франция, вместе с США покровительствовали Португалии и Испании, тоже имевшим колонии в Африке и Азии. Содержание выступления подготовили тематические институты АН СССР и МИД СССР, но мы не хотели, чтобы оно заранее просочилось в печать, дабы не дать нашим противникам возможность подготовиться и аргументирование выступить против. Пришло время формировать делегацию, мы составили ее и объявили, что ее возглавит Хрущев. Вместе с делегацией СССР отправились делегации Украины и Белоруссии. Социалистические страны Восточной Европы тоже наметили во главе своих делегаций председателей Советов Министров или же первых секретарей Центральных Комитетов их партий. Это вызвало громкий отклик в мировой печати. Ряд других стран откликнулся на это известие и тоже объявил, что их делегации будут представленны на какой-то период деятельности ассамблеи главами правительств. Индия заявила, что приедет Неру, Югославия послала Тито, Великобритания - Макмиллана. Многие другие делегации тоже были представлены главами своих правительств. Сговорившись с руководством большинства социалистических стран членов Варшавского Договора, мы все отправились в Нью-Йорк на советском корабле. В назначенный день на него прибыли другие делегации за исключением румынской, которая добиралась до Америки самостоятельно. Возник вопрос, не предпримут ли страны НАТО какие-либо диверсионные акты против нашего корабля? Такая возможность была. Водное пространство большое, можно потопить корабль, а потом, когда никого не останется и свидетелей не будет, разбирайся, по каким причинам это случилось... Несчастный случай? Или какая-то плавучая мина, оставшаяся от второй мировой войны? А ведь такие случаи бывали. Но мог же быть и диверсионный акт! Мы все же остановились на корабле. Я вспомнил, что Молотов, выезжая как-то на ассамблею ООН, пользовался английским кораблем. Он улетел в Великобританию, а из Лондона отправился в Нью-Йорк на ее пассажирском лайнере. Наш корабль "Балтика" был голландского производства, очень удобный, небольшой, но хорошо сделанный. Для пассажиров имелись отличные удобства. Посадка состоялась в Калининграде-областном. Мы распрощались с провожающими, разместились, корабль дал прощальный сигнал, мы тронулись в путь. Наступал вечер, но какое-то светлое время мы еще имели возможность наблюдать за берегами нашей Родины. Чтобы достичь Нью-Йорка, нам требовалось восемь - десять дней. Хватало времени завершить подготовку к докладу и обдумать все вопросы, которые стояли на повестке дня ассамблеи. Условия для работы на корабле были подходящими, весь аппарат, который был нам нужен, постоянно находился с нами. Мы провели совещание, обсудили возникшие вопросы, выявили позицию каждого нашего союзника и решили, что на ассамблее станем выступать единым фронтом социалистических стран. Балтика встретила нас неприветливо. На рассвете стояли туманы, видимость очень плохая, поэтому мы шли все время с сигнальными гудками. Проходя по балтийскому мелководью, надо строго следовать фарватеру. Чтобы корабль не сбивался с пути, его оборудовали автоматическими сигналами, буи расположены так, что на корабле все время слышен монотонный сигнал и капитан имеет возможность правильно ориентироваться в направлении движения. Потом туман рассеялся, выглянуло солнце. Мы как раз подходили к Дании, были видны ее берега. Проплывая проливами, миновали шведские и норвежские берега. Вышли, наконец, в Северное море. Военные моряки сопровождали нас только до открытого океана. Ла-Маншский пролив мы проходили под прикрытием наших миноносцев, потом, когда вышли в Атлантику, миноносцы прекратили сопровождение и вернулись на Родину, а мы продолжали следовать своим курсом. По пути следования в океане наш гражданский флот заранее поставил ориентиры - корабли по маршруту. Через какое-то время они нам регулярно встречались и в случае несчастья могли оказать нам помощь. Кроме того, мы плыли оживленной трассой, довольно плотно насыщенной морскими транспортными средствами. Так что встреч хватало. Я впервые за свою жизнь оказался в открытом океане. Воды там видимо-невидимо. Возникает особое чувство, когда первый раз попадаешь в такую стихию. Это чувство нарушалось "спутниками": еще когда мы подходили к Дании, нас встретили зарубежные самолеты и вертолеты. Они облетали наш корабль, снижаясь до недопустимой высоты и чуть ли не задевая за мачты, фотографировали. Для журналистов Запада наша поездка была сенсацией. Удовлетворяя любопытство своих читателей, они освещали весь путь нашего корабля в Нью-Йорк. Сообщения прессы мы немедленно получали по радио и внимательно следили за тем, как освещается наша поездка. Облет корабля длился до тех пор, пока мы не вышли в открытый океан. А до этого времени над кораблем висели в воздухе частные, коммерческие, маленькие самолеты типа наших По-2. Они очень удобны, маневренны и дают возможность корреспондентам и фоторепортерам снимать корабль с любой точки. Наконец, стали удаляться и исчезать вдали берега Европы. Последними исчезли из виду берега Великобритании. Видимость была хорошая, несмотря на большое расстояние. На какой-то день следования мы стали ощущать характерное покачивание, сперва легкое, потом посильнее, которое создает неуверенность в походке. Барометром влияния этого волнения на пассажиров был стол: выходя к завтраку, мы кого-то недосчитывались; за обедом, если качка увеличивалась, не было уже большего числа участников трапезы. Нам тут же сообщали, что такой-то товарищ или даже вся такая-то делегация не сможет прийти к завтраку, к обеду, и их не следует ожидать. Потом дело дошло до того, что вообще единицы приходили к столу. Сначала за обедом звучали морские прибаутки, и некоторые лица, отдавая дань традиции, которая существует на флоте, требовали к обеду чарку. Но постепенно к столу приходило все меньше и меньше людей, даже чарка перестала быть притягательной. Те, кто еще ходил, были серого цвета, общее настроение было довольно грустным, самочувствия - плохим. Нас сопровождал доктор Владимир Григорьевич Беззубик, которого я знал много лет и относился к нему с большим уважением и как к врачу, и как к человеку. Он должен был оказывать нам помощь, но когда разыгралась качка и нас стало довольно прилично укачивать, то раньше всех мы лишились именно доктора. Он сам лежал, как говорится, без задних ног. Так все мы узнали, что такое морская болезнь. Однако знали, что пройдет качка, и люди вернутся к норме. Наша охрана находилась в таком же состоянии и на ногах не держалась. Оказывается, мой организм был более стойким, и я не поддался никакому укачиванию: на всем пути следования, независимо от волнения в океане, на меня оно совершенно не действовало. Я спал нормально и даже лучше, чем на суше, потому что качка способствует крепкому сну. Ходил по палубе на свежем воздухе, чтобы продувало, меня это только укрепляло. Но не помню, чтобы кто-либо из делегатов братских стран во время сильной качки составил мне компанию. Был случай, когда за столом сидели вдвоем я с каким-то партнером. Это служило предметом всяческих шуток, хотя тем, кого укачивало, было не до острот. А в спокойную и солнечную погоду на корабле было приятно. От скуки многие читали книги и журналы, которые захватили с собой, или работали над материалами, готовясь к сессии. Для пассажиров на кораблях существуют игры, о которых я не знал. Они несложны и делают времяпрепровождение довольно приятным. Игры занимали свободное время. Некоторые лица играли, непрерывно специальными ударными палками толкая шайбу, которая, скользя, должна попасть в клетку с цифрой. Тот, кто наберет больше очков, считается победителем. Разметка для этой игры на палубе всегда была занята. Другие лица как зрители наблюдали за игрой и превращались в болельщиков. Так у нас возникло спортивное состязание. Я тоже принимал участие в игре. И находясь на корабле, мы оставались в курсе политических событий. Это был момент острой борьбы в Конго. Левые силы возглавлял Лумумба(2). Мы следили за событиями. Аппарат, сопровождавший нас, был хорошо подготовлен и знал условия, в которых развертывалась борьба в Конго. Поэтому мы постоянно были ориентированы в международных делах, текших своим путем, и тотчас формулировали свою позицию, посылая затем в Москву шифровки для согласования. Так мы принимали участие в выработке мнения СССР по текущим вопросам. Между тем события в Конго протекали бурно. Мы всемерно поддерживали Лумумбу, его партию, всех, кто поднялся на борьбу с бельгийскими колонизаторами. Агентом бельгийских монополий, колонизаторов и организатором реакционных сил был там Чомбе(3). Прошло много времени, я сейчас не могу держать в памяти все детали дела, но помню, что со своей стороны мы делали все, чтобы поддержать революционные силы в Конго. Это был одновременно самый напряженный период в отношениях между СССР и США, вызванный провалом четырехсторонней встречи в Париже в результате инцидента, умышленно подстроенного разведкой США, когда состоялся полет разведывательного самолета У-2. В печати шла крепкая перепалка... И вдруг мы объявляем, что советскую делегацию в Нью-Йорк возглавит Хрущев. Этим, как говорится, мы подлили масла в огонь. Печать США реагировала очень бурно. Раздавались голоса, исходящие из позиции здравого смысла: они хотели приглушить антисоветчину. Но таких было мало. Большинство посылало всевозможные проклятия в адрес политики Советского Союза. Много говорилось о том, как нужно "встретить" Хрущева: призывали организовывать демонстрации протеста и т. п. Правительство (или губернатор Рокфеллер) издало распоряжение, что делегация СССР может находиться только в том районе Нью-Йорка, где расположена Организация Объединенных Наций, а за пределы его границы наша делегация не имеет права выезжать. Таковы ограничения. Но это нас не сдерживало. Наоборот, я считал, что империализм США уже не всесилен и не может подчинять международную политику своим капризам. Приняв решение ехать в США, мы использовали международное право, игнорируя все угрозы и антисоветскую свистопляску. Имели место и прямые провокации. На каком-то расстоянии от Америки, кажется утром, мне доложили, что справа по курсу нашего корабля всплыла чья-то подводная лодка. Я вышел на палубу. Расстояние было небольшим, и без бинокля было хорошо видно огромное стальное тело, омываемое волнами. Сомнений не было, эта подводная лодка принадлежит США. Мы спокойно следовали своим курсом, не обращая на нее внимания. Но с какой целью она всплыла? Это была военная демонстрация со стороны агрессивных сил, хотевших устроить какой-то "холодный душ" для делегаций социалистических стран, попугать нас. Некоторое время подлодка плыла параллельно, потом погрузилась. Этим дело и кончилось. Вплоть до самого прибытия в Нью-Йорк больше никаких проявлений враждебности в океане мы не замечали. Регулярно получая на борту обзоры печати США, мы знали, что нам готовятся какие-то, как у нас выражаются, "кошачьи концерты". Антисоветские силы готовили демонстрацию, когда мы будем подходить к причалам Нью-Йорка. Действительно, возле причала, который мы арендовали, нас встретил такой демонстрацией корабль средних размеров. На нем было множество ряженых людей, в разных цветных костюмах, с плакатами и лозунгами. Они что-то выкрикивали в репродукторы. Мне переводили: то были возгласы оскорбительного характера. Эти люди хотели унизить нашу страну и ее представителей, но кричали на довольно приличном от нас расстоянии, а между нашим кораблем и демонстрантами держались в промежутке катера, принадлежащие американской полиции. Они следили за тем, чтобы демонстрация проходила на расстоянии видимости, но чтобы не причинила никаких неприятностей нашему кораблю. Слышны были голоса, видны лица, да и только. Мы все высыпали на палубу, смотрели на чучела и смеялись. Для нас это было чем-то вроде шутовского карнавала. На пирсе собралось много журналистов, среди них находились представители Советского Союза в ООН и посол СССР в США Меньшиков. Причаливая, мы увидели неприглядную картину: пирс был старый, полуразрушенный. Начали спускаться по сходням, вблизи все выглядело еще более затрапезно. Думаю, что некоторые американцы иронизировали по поводу того, что русские заарендовали такой заброшенный причал. Однако виноватого искать было нечего, это я был виноват. Когда во время предварительных переговоров нам сообщили, сколько будут стоить причал и стоянка нашего корабля, я поскупился, ибо приличная стоянка стоила очень дорого. И я предложил: "На кой черт нам тратить деньги, какое это имеет значение, где мы причалим? Лишь бы причалить. Дайте указание нашим людям, чтобы они поторговались и арендовали бы место подешевле". Ну, вот, это и было дешевое место. Сошли мы. Не видно никаких демонстраций. Вероятно, полиция никого не допустила туда кроме журналистов, аккредитованных при ООН, и наших людей. Мы сразу же направились в помещение, которое являлось нашей собственностью в Нью-Йорке. Там жили большинство советских сотрудников и представитель СССР в ООН. Разместились хорошо, в квартире без всякой роскоши, даже очень скромной, но удобной. Больше нам ничего и не требовалось. Эта квартира находится в центре города, в окружении массы других домов. Куда ни глянешь - стекла и бетон, небо светится в щелях между зданиями. Вот обычный пейзаж Нью-Йорка. Описание было бы не полным, если не сказать об автомашинах: шум, воздух испорчен выхлопными газами от непрерывно снующего огромного количества машин. В связи с тем, что атмосфера вокруг нашей делегации и моей персоны была очень накалена и этот накал все время дополнительно нагнетался прессой, правительство США решило создать условия, ограничивающие возможность действий агрессивного характера. Полицейских было много, и они работали посменно круглые сутки, все на мотоциклах, поэтому при смене полицейских отрядов ночью или под утро, когда одна смена уходила, а другая прибывала, можете себе представить, то там творилось: сплошная артиллерийская канонада. Цилиндры у дежурных мотоциклов были охлаждены, и, когда их заводили, начинались выстрелы с выхлопами, как будто рвутся снаряды, и все у меня прямо под окном. Тут, как бы ни хотелось уснуть и каким бы уставшим ни был, спать невозможно. Я просыпался и валялся на кровати в ожидании, пока вернется сон. Но абсолютно спокойного времени ни разу не было, потому что одни связные уезжали, другие приезжали, все время стоял треск. Кроме того, на улицах шумели машины. Не помню, на каком этаже мы жили, но слышимость была большая. Только находясь там, я понял, каково приходится людям, живущим на нижних этажах небоскребов. Это особенность Нью-Йорка, города-колосса. Но, повторяю, само жилище наше было хорошим. Далеко не все наши сотрудники могли так разместиться. В доме нашего представителя при ООН лишних комнат не имелось, но все главные лица члены делегации разместились там, в советском собственном здании. Представители Украины и Белоруссии находились в другом здании, на приличном расстоянии от нас. Я потом ездил к ним посмотреть: этот дом был арендован на время приезда, видимо, какая-то гостиница. Во время этой моей поездки Нью-Йорк своим величием каменных груд особого впечатления на меня все же не произвел. Ранее, будучи гостем президента США, я уже посещал Нью-Йорк, был и в ООН и помнил процедуру приема особо важных гостей. Тогда меня ввели в зал заседаний, предоставив мне кресло перед президиумом, поближе к ораторской трибуне и лицом к аудитории. Я был знаком и с этим помещением. На каждое заседание сессии ООН выбирается ее председатель, а рядом с ним всегда сидит генеральный секретарь ООН. Когда я ранее посещал ООН, им был швед Хаммаршельд(4). Он всегда присутствовал в зале в сопровождении ряда служебных лиц. Так что я заранее знал, в какой зал еду. Как только мы прибыли, началась закулисная деятельность по формированию органов сессии: выборы председательствующего на заседании, членов комиссий и подкомиссий. Они, согласно официальному положению, создаются временно, только на время проведения сессии. Сейчас не помню, какую кандидатуру мы выдвигали председателем, кажется, кого-то из Польши. Конечно, никаких надежд на его избрание мы не испытывали и делали это в порядке противопоставления, моральное право на что имели, но знали, что США со своими союзниками его кандидатуру не пропустят. Мы-то при голосовании всегда имели меньшинство. Запад выдвинул представителя Ирландии, и мы, конечно, выступили против, хотя и не знали данного человека. Потом меня проинформировали, что он работал преподавателем какого-то высшего учебного заведения. Эта кандидатура от Ирландии и получила абсолютное большинство голосов, преподаватель занял свое место. Но в комиссиях были представлены все страны, в том числе социалистические. Видимо, заранее согласовывалось количество мест для социалистических стран, капиталистических западных держав и вновь возникших, получивших независимость государств. В самом центре зала размещалась делегация США, наша - справа от председателя, почти под трибунами журналистов и гостей. Трибуны расположены высоко, поэтому разобрать лица присутствующих невозможно. Впереди перед нами сидела испанская делегация. Ее глава - немолодой худой седой человек с приличной лысиной и сморщенным лицом, не плоским, а вытянутым вперед. Если бы у нас с Испанией были нормальные отношения, я бы сказал: "Ничего, вполне приличный человек". Но у нас тогда отношения были хуже некуда, натянутые, даже враждебные, поэтому сей человек действовал на меня отталкивающе. Перед самым отъездом я виделся с Долорес Ибаррури. Я к ней относился с большим уважением и сохраняю это уважение сейчас. Она обратилась ко мне с просьбой: "Товарищ Хрущев, хорошо, если бы вы в речи или реплике, выбрав момент, заклеймили позором режим Франко в Испании". И я потом постоянно думал, как бы выступить, чтобы это не выглядело грубостью? Грубость-то будет неизбежной, но допустимой для парламентарных порядков. Однако выпад я должен был сделать не против делегации Испании, а против ее политического режима, в пользу трудового народа Испании. И когда я сидел и клевал носом в лысину представителя Испанского государства, то вспоминал Долорес и ее задание. Что касается делегации США, то хорошо запомнил, что в ее составе были негры и среди них женщина, солидная и красивая негритянка. Тут, конечно, состоялась как бы демонстрация того, что в США все люди пользуются равными правами. На официальное заседание я попал впервые. Я, человек старой, дореволюционной формации, читал в свое время отчеты о заседаниях Государственной думы и о том, как бурно они проходили, вплоть до удаления делегатов из зала. Чаще других удаляли с заседания членов фракции большевиков, наказывая их порою даже исключением из нескольких заседаний. Теперь я впервые попал в место заседания представителей различных классов и от государств с разным социально-политическим строем, следовательно, и с различными пристрастиями. Их представители стояли на неодинаковых классовых позициях, поэтому обострение обстановки было доведено до предела. Каждая делегация вела себя в отношении ораторов и содержания их речей по-своему, реагируя всеми доступными средствами, которыми могла пользоваться. Обсуждались все вопросы очень бурно. Представители тех или других государств поддерживали те предложения, которые им импонировали. Если это был представитель социалистической страны, то мы, конечно, стояли за него и вообще поддерживали все предложения, выгодные социалистическим или неприсоединившимся странам. То были не просто выступления, а сплошной азарт, ажиотаж с большим накалом страстей. Представители буржуазных стран шумели, стучали о свои пюпитры, подавали реплики, устраивали обструкцию ораторам в том месте их речей, которое считали неприемлемым. Мы стали платить им той же монетой. Я впервые в жизни побывал на таком заседании, но быстро перенял форму протеста и стал участвовать в этом, поднимая шум, стуча ногами и пр. Очередь слушания нашего вопроса была не близкой, и мы пока участвовали в обсуждении других вопросов, брали слово для реплик, для выступлений. От Советского Союза выступал я. Возникало много интересных ситуаций. При обсуждении какого-то вопроса выступил представитель Филиппин. Мне показалось, что он молод, но европейцам очень трудно разобраться в возрасте представителей Азии. Я, например, попадал иной раз в затруднение, встречаясь с китайцами. Мне казалось, что собеседник очень молод, а потом оказывалось, что он человек, уже поживший на свете. Филиппинец выступал с речью, направленной в поддержку политики США, выставляя себя эдаким прихвостнем американского империализма. Я резко выступил против него с позиции социалистических стран. Не помню аргументации, которой я пользовался, но помню, что употребил выражение: "Мы еще вам покажем кузькину мать!(5)". Имелся в виду "показ кузькиной матери" в вопросах экономики, культуры, демократического и социально-политического развития наших стран. Тот опешил. А спустя какое-то время снова взял слово: "Выступая здесь, господин Хрущев употребил выражение, которое мне перевели. Я перелистал много словарей, но так и не смог разобраться, что это значит, какое значение имеет его выражение?". Наша делегация засмеялась. Он не первый не сумел перевести эту фразу. Когда-то американцы тоже задавали мне вопрос: "Что это такое?". И переводили буквально: "Мать Кузьмы". Возникали и комедийные ситуации. Мы занимали твердую позицию и когда хотели выразить протест, то действовали так, как считали нужным, с тем чтобы это производило впечатление. Спокойно высказывали свою точку зрения, подчеркивали нашу политическую независимость в том смысле, что у нас нет никакого даже намека на преклонение или боязнь в отношении США. Они-то давили на малые страны, просто властвовали над ними, держа их за горло кредитами и вооруженным вмешательством в их дела. В перерыве в кулуарах зала ко мне подошел тот самый филиппинец, подал руку и сказал: "Вы меня не так поняли, я не хотел причинить какого-то ущерба Советскому Союзу". Ну и ладно! А при обсуждении тех или иных вопросов для выступающих действует особый порядок. Ораторы записываются, очередь может быть очень длинной, пока подойдет твой черед, страсти остынут. На реплики давали две-три минуты сейчас же: как только оратор заканчивал выступление, объявляли: "Слово имеет такой-то делегат в порядке реплики". Эту удобную форму мы и использовали, потому что сразу получали возможность остро реагировать на вопросы, которые ставили наши противники. Обсуждался вопрос о колониях. Я взял слово для реплики и решил ее использовать как раз с тем, чтобы выполнить поручение товарища Ибаррури. Очень остро выступил против режима Франко(6), не называя его фамилии, но охарактеризовал этот режим реакционным и кровавым. Употребил и прочие выражения, которыми мы пользовались в печати и в своих выступлениях. Получилось очень резко. Сейчас же выступил с репликой представитель Испании, тот, который сидел у меня под носом. И после его выступления наша делегация и делегаты других социалистических стран зашумели и застучали, хотя некоторые улыбались. Видимо, они не принимали всерьез такой непарламентский метод дискуссии. Вспомнив об отчетах о заседаниях Государственной думы в России, я решил поддать жару, снял башмак и начал стучать по пюпитру, да так, чтобы было погромче. Это вызвало бурную реакцию у журналистов и фотографов*. Наши приятели после этого много шутили. Неру, встретившись со мной, заметил, что, может быть, и не следовало так поступать. Я-то понимал Неру. Он проводил политику нейтралитета, поэтому занимал промежуточную позицию между капиталистическими и социалистическими странами и хотел играть какую-то роль связующего моста, но с преобладанием личной симпатии к нашей политике по вопросам борьбы за обеспечение мира во всем мире, за мирное сосуществование. Испанец, вернувшись, занял свое место. Проявлялось столь бурное выражение эмоций, особенно при репликах, что, даже когда он садился, мы перебросились колкостями. Хотя мы и не понимали друг друга, но мимикой выражали свое недовольство. Вдруг к нам подошел полицейский, который обслуживал заседание ООН. Эта полиция подчинена генеральному секретарю ООН. Здоровый такой верзила и, конечно, американец; подошел и встал, как истукан, между нами на случай, если дело дойдет до рукопашной. Происходили случаи, когда делегаты, схватываясь, применяли рукоприкладство. Не помню, на какой день нашего пребывания в США мы узнали, что приехала делегация Кубы, возглавляемая Фиделем Кастро. Американцы отнеслись к этой делегации оскорбительно. А сделано это было так, как умеют делать в Америке. Кубинскую делегацию выселили из гостиницы. Выселил, конечно, якобы ее владелец. Вроде бы дело частное. Так. что правительство не несет никакой ответственности, не вмешивается. Мне передали, что Кастро мечет гром и молнии, угрожая: если не найдет пристанища для своей делегации, то как бывший партизан разобьет палатку на площади около здания ООН и будет там жить. Потом владелец какой-то гостиницы в Гарлеме(7) - ------------------------------------------* Н. С. Хрущев ошибся: стуком башмака по пюпитру он реагировал на выступление представителя Филиппин, о котором он говорит выше. В случае же с испанцем он ограничился кулаками, которыми барабанил по пюпитру. Этот эпизод, в отличие от "ботиночного", был запечатлен кинокамерами. В памяти Н. С. Хрущева эти два спора слились в один. разместил делегацию Кубы у себя. Узнав о таком свинстве, проявленном в отношении кубинской делегации, мы возмутились. Посоветовавшись с членами нашей делегации, я предложил поехать в новую гостиницу с визитом, пожать руку Фиделю, выразить ему свое уважение и сочувствие, нет, не сочувствие, а возмущение. Он человек волевой и вряд ли нуждался в сочувствии, а понимал, что это является ответом американской реакции на политику, которую проводит кубинское революционное правительство. Это он воспринимал гордо, поэтому для него это было не унижением, а результатом его борьбы против дискриминации его страны. Я попросил нашего представителя связаться с Кастро по телефону и передать ему, что Хрущев хочет немедленно нанести ему визит. Так практиковалось, многие делегации приезжали друг к другу с визитами. Мне сказали, что Фидель благодарит за внимание, но хочет приехать сам. Он, видимо, считал, что Советский Союз - великая страна, а Куба - молодое революционное государство, поэтому он должен приехать первым, а уж потом с ответным визитом может приехать и представитель СССР. Тогда я попросил передать, что Хрущев уже выезжает, ибо считал, что именно мы первыми должны нанести визит. Это подчеркивало нашу солидарность с Кубой и возмущение дискриминацией, которая применялась к Кубе. И второе: кубинская делегация расположилась в негритянском Гарлеме, владельцем гостиницы тоже был негр. Тот факт, что кубинцы живут в Гарлеме, импонировал неграм, а прибытие Хрущева в район, населенный неграми, для нанесения визита делегации Кубы вообще носило демонстративный характер. Я сообщил своей охране, что выезжаем. Охрана сейчас же обратилась к начальнику отряда полиции, который был к нам приставлен. Нас сопровождали полицейские мотоциклисты с необычайной трескотней. Их было довольно много. Наши товарищи передали мне, что начальник охраны, которого я знал лично (он охранял меня, еще когда я был гостем президента Эйзенхауэра), просит меня туда не ездить, потому что в таком районе могут быть неприятности, и всячески отговаривает. Это еще больше убедило меня в необходимости поехать, иначе журналисты сразу же раззвонили бы на всю Америку, что Хрущев побоялся негров или того, что там будет демонстрация, а может быть, нанесут ему какое-то физическое оскорбление. Официально я имел право туда ехать, так как район находился в пределах нашего свободного передвижения, и я попросил передать начальнику группы полицейских, что использую свое право и поеду, а он, если не хочет, может не ехать. Конечно, он поехал. Сразу же мне подали машину, и мы отправились к гостинице, в которой располагался Кастро. Народу там собралась масса, прежде всего журналистов. Уж и не знаю, какими способами они обо всем всегда узнавали, но скрыться от них никуда было нельзя. Они дежурили около нашей резиденции и следили за полицейскими. И когда я приехал в Гарлем, там все было забито машинами. А раз приехало столько фоторепортеров, кинооператоров и журналистов, то и иной народ потянулся туда же, собралось огромное количество негритянского населения. Не буду здесь говорить о внешнем виде этой части Нью-Йорка, он достаточно хорошо описан, и люди, которые интересовались Америкой, имеют о том представление. Когда мы подъехали к гостинице, у подъезда нас ожидал Кастро с товарищами. Я впервые увидел его лично, и он произвел на меня сильное впечатление: человек большого роста с черной бородой, приятное строгое лицо, в котором светилась какая-то доброта. Она просто искрилась на его лице и в глазах. Мы заключили друг друга в объятия (заключили условное понятие, принимая во внимание мой рост и рост Кастро). Он нагнулся надо мной, как бы прикрыв меня своим телом. Хотя мой объем в ширину несколько больше, все поглощал его рост. К тому же он человек, плотный для своего возраста. Затем мы сразу же поднялись к нему в номер. Войдя в гостиницу, я тотчас почувствовал, что там кроме негров никто не живет. Бедное старое здание, воздух спертый, тяжелый. Видимо, мебель и постельные принадлежности проветриваются недостаточно, может быть, они не первой или даже не второй свежести... Мы зашли в его номер и перебросились несколькими фразами. Он выразил удовольствие моим посещением, а я высказал слова солидарности и одобрения его политики. Наша встреча была краткой, на этом, собственно, она и закончилась, и я вернулся в свою резиденцию. Можете себе представить, какой поднялся шум в американской печати! И не только в американской: это нашло широкий отклик во всем мире. Отмечались грубость и дискриминация, которые были допущены в отношении кубинской делегации, а также демонстративное посещение Кастро делегацией Советского Союза. И, конечно, наши братские объятия. На следующий день мы прибыли в ООН еще до открытия заседания. Потом приехала кубинская делегация. От нас она располагалась довольно далеко. Я предложил подойти к ней и поздороваться. Мы демонстративно прошли почти через весь зал заседаний и там поприветствовали друг друга. Обнявшись с Кастро, вновь показали, что у нас складываются братские отношения и что мы как друзья относимся к Кубе. Мы подчеркивали наше единство в вопросах борьбы против империализма и колониализма, против агрессии империалистических держав. Получилась хорошая демонстрация. Она тоже нашла соответствующий отклик в печати. Конечно, печать реагировала по-разному: демократическая печать приветствовала, буржуазная перемывала нам косточки. Но это тоже было выражением своего отношения к нам и тоже шло нам на пользу. Мое пребывание в Нью-Йорке затянулось, наша очередь для намеченного выступления долго не подходила, обсуждались другие вопросы. По сложившейся традиции вечерами шли взаимные приемы делегаций. Все вечера после заседаний были плотно заняты. Обязательно какая-то делегация приглашала нашу, потом мы приглашали ее. Это было полезно. Появилась возможность установления широких контактов. В другие страны ездить более сложно, а тут все в одном месте, поэтому и устраивались такие взаимные приемы. Один раз ко мне на прием для краткой беседы попросился наследный принц Марокко Хасан(8). Тогда он был молодым человеком. Вообще-то приемы были тоже разные: одни проходили как краткие встречи, другие - как званые обеды или ужины. Бывали ужины, на которые приглашалась не одна делегация, а могли быть приглашены многие по усмотрению того, кто делал приглашение. Такие ужины затягивались. В данном случае наследного принца я принимал для беседы на кратком приеме. Мы познакомились с ним, поговорили. Эта беседа представляла интерес для начального установления контактов. Вскоре король Марокко, не приходя в сознание, умер после операции, и Хасан II стал новым королем. Так установился контакт, который потом развивался в хорошем направлении. На этом форуме индийская делегация была представлена премьер-министром Неру. Неру пригласил на прием только нашу делегацию. Мы с ним, сидя за столиком, вели беседу в окружении своих делегаций, но никто не вмешивался в разговор. Вот тогда-то он меня и расспрашивал подробно, как это мы решились поплыть в Нью-Йорк на корабле и какая у нас была охрана. "Видимо, вас сопровождали эсминцы и подводные лодки?". "Представьте себе, нет", - ответил я. У него вытянулось лицо. И я пояснил, что это была бы какая-то особая демонстрация, чего мы не хотели делать. Да и потом, какую же надо иметь охрану, чтобы исключить любую возможность? Охрана вообще малоэффективна. Нас сопровождали два эсминца до границ Европы. А когда мы вышли в открытый океан, эсминцы дали прощальные гудки и развернулись, а мы последовали далее своим курсом на пассажирском корабле. Рассказал я ему и о встрече с подводной лодкой "неизвестной национальности", без флага. Неру был удивлен тем, что мы решились на такое путешествие. "Это было небезопасно, имея в виду отношения, которые у вас сложились с США", сказал он. Потом стал расспрашивать меня, как мы встречались в Женеве с делегацией США. Его интересовал Аллен Даллес. "Как вы с Даллесом здоровались? Руку ему подавали?". "Представьте себе, не только здоровались. Когда Эйзенхауэр дал обед в нашу честь, то Эйзенхауэр, Даллес и я вообще сидели рядом". Он по-особому улыбнулся, как это умел делать Неру, с такой деликатной сдержанностью, с теплотой посмотрел на меня и произнес: "Не могу представить себе картину: Хрущев с Даллесом сидят рядом и разговаривают". Конечно, разговор наш был там довольно кратким: вопросы и ответы, дань вежливости, вроде мы ведем какую-то беседу, а беседа-то и не вязалась. Она больше касалась блюд, которые нам подавали: "Как вам нравится это блюдо? А это? Какое вы предпочитаете?". Никакого другого разговора у нас с ним и не могло состояться. Неру, конечно, понимал, что мы и янки - люди разных полюсов и проявляем не дружбу, а нетерпимость. Особенно этим отличался Даллес, который с ненавистью относился ко всему новому: к формированию собственных политических взглядов в освободившихся от колониального гнета странах, к социализму, ко всяким демократическим веяниям. Особенно он был нетерпим к идеям коммунистических партий. Поэтому на лице Неру и проскальзывало какое-то непонимание того, как столь разные люди могут не только встречаться, а сидеть рядом за общим столом. С Неру мы свободно обсуждали все интересующие нас вопросы. С Индией у нас всегда были наилучшие отношения. Правда, никаких особенных впечатлений у меня от бесед с Неру не осталось. Ведь вопросы, возникавшие между нашими странами, разрешались легко и нормально, через дипломатические каналы. Но это была приятная встреча, и она демонстрировала наши дружеские отношения. Индия занимала положение лидера среди стран, которые освободились от колонизаторов. Ее либеральная политика уважалась всеми странами, даже колониальными метрополиями. Эта политика проявлялась в терпимости к социально-политическим устройствам. Неру проводил линию мирного сосуществования, экономических и культурных контактов между всеми странами. И нам было выгодно демонстрировать дружбу с таким государством, хотелось, чтобы на тот же путь стали и другие страны, особенно африканские, в которых начался бурный процесс освобождения от чужого господства и завоевания независимости. Странам, освободившимся от колониального гнета, тоже было выгодно дружить с Советским Союзом: это обеспечивало им возможность нормальных экономических и культурных отношений. Им можно было положиться на Советский Союз: он всегда придет на помощь, а молодые государства в такой помощи особенно нуждались. Как раз когда мы прибыли в Нью-Йорк, Нигерия только что обрела независимость(9) и прислала свою делегацию на Ассамблею ООН. Возглавлял ее премьер-министр Балева. Потом он трагически закончил свою жизнь. Во время переворота в Нигерии его похитили и убили. Этот премьер устроил прием. В числе приглашенных был и я. Не помню, пришел ли один или с товарищем Громыко. Наверное, с Громыко, потому что вряд ли нигерийцы сделали бы исключение для нашего министра иностранных дел. Но сидели мы не рядом с Андреем Андреевичем. Меня премьер Балева усадил напротив себя, рядом с представителем Великобритании. Балева был тучный человек огромного роста. Негр, но не с таким цветом лица, который я видел у сенегальцев - с синим оттенком, а несколько светлее. Может быть, он был и не чистокровный негр, но меня это вообще не интересовало. Конечно, он владел всеми манерами европейского человека. Прием его ничем не отличался от других приемов, на которые я приглашался. Держал он себя приветливо и дружелюбно. Я был немного удивлен: зачем он, пригласив нашу делегацию, усадил нас рядом с представителями Великобритании? Мы тогда с Нигерией еще и дипломатических отношений не имели. Однако у нас возник большой интерес к ней, и мы хотели установить с ней дружеские отношения. Мы понимали значение этого огромного африканского государства: масса населения, богатые природные ресурсы... Мы понимали также, что бывшие колонизаторы не сразу выпустят Нигерию из своих рук. Она обрела юридическую независимость, но осталась в экономическом плену, и они хотят удержать ее в своем лагере, продолжать эксплуатировать богатства Нигерии и одновременно препятствовать развитию освободительного движения, экономическому раскрепощению и переходу на позицию борьбы за построение социализма. Впрочем, Балева был далек от этого: богатый человек, принадлежащий к буржуазному классу. Он проводил политику создания нового, независимого государства, но на капиталистической основе, и очень внимательно, подчеркнуто внимательно, вел себя в отношении Великобритании. По существу, независимость он получил от британской короны и оставался сателлитом английского капитала вплоть до своего свержения. Мы были глубоко убеждены в том, что все это там временные лица. Они выросли в колониях, поддерживались колонизаторами. Во многих таких странах даже офицеры в их армиях были британцами. Англия фактически обладала там реальной вооруженной силой и по сложившейся традиции поддерживала тесные контакты с бывшим государством-колонией. Вот такое состоялось знакомство. Когда нас пригласили к кофе, Балева подсел к нам. За этот же столик усадили представителя Великобритании. Разговоры у нас велись самые общие, да иначе и не могло быть, но нам было все же приятно. Приглашение советской делегации означало, что Балева вынужден показать своему народу, что он имел контакт с представителями СССР. Это говорило о том, что наша политика признавалась и в Нигерии. Только это могло побудить Балеву установить с нами контакты в Нью-Йорке. Я рассказываю тут о контактах с делегациями капиталистических стран, но пока почти ничего не сказал о социалистических странах Европы. В то время у нас имелись самые тесные контакты. Мы обсуждали между нашими делегациями любые проблемы, и не было таких вопросов, по отношению к которым даже в оттенках возникал бы различный подход. Мы выступали единым фронтом и даже заранее распределяли роли, по какому вопросу какая делегация выступит и какой вопрос она поднимет. Правда, уже образовывалось на горизонте новое облачко, бросавшее тень на отношения с Румынией. Министр иностранных дел Румынии (его фамилию сейчас не помню(10)) на меня производил впечатление умного человека, хорошо разбирающегося в вопросах международной политики, и вообще у меня к нему никаких претензий не было. И если я говорю о маленьком сгущении тучек, отбрасывающих тень, то только потому, что некоторые из представителей братских социалистических стран проявляли недовольство его активностью. Он действительно проявлял чересчур большую активность, много выступая с репликами. Обычно, если какая-то социалистическая делегация хотела выступить с репликой, то предварительно ставила в известность братские страны. Румынский же представитель этого не делал, а как бы демонстрировал перед другими социалистическими делегациями свою полную самостоятельность и независимость в таких случаях. Я тогда ни к каким особым выводам не пришел и полагал, что это просто специфика характера. И потому думал, что в этом вообще нет ничего особенного. Не считал нужным давить на сознание представителей Румынского государства, не хотел создавать впечатление какой-то зависимости от нас. Желание показать, что Румыния имеет полную независимость в политике, меня вовсе не задевало. Но некоторых других это трогало, и в его адрес высказывались иной раз неодобрительные замечания такого типа: "Вот выскочка!". По постановке же вопросов и реплик румыны ни в какой степени не выходили за рамки понимания всех проблем другими социалистическими странами Европы. И их вопросы, и реплики вполне укладывались в наше понимание, а не торчали какими-то углами, задевавшими нашу общую политику. Нет, такого еще не было! Так что я спокойно относился к такой активности. Признаться, он мне даже нравился: молодой человек показывает свои возможности, хорошо разбирается во всех вопросах, своевременно и остро реагирует, в такт подает нужные реплики. Я уже говорил, что, когда выбирали спикера на сессии Генеральной Ассамблеи, мы выступили против представителя Ирландии. Но потом этот спикер показал умение и объективность в руководстве заседаниями. Мы даже пригласили его к себе на ужин, после чего состоялся обмен мнениями. Мне он понравился. У нас с Ирландией особых контактов не было, но мы сочувствовали ирландцам, сражавшимся с англичанами за независимость своего острова. Наше сочувствие оставалось на их стороне и после того, как основная часть острова обрела независимость. Однако люди, пришедшие там к руководству, в ответ не сочувствовали нашей политике. А встречу со спикером мы организовали по рекомендации Андрея Андреевича. Это были шаги Громыко по дипломатической линии. Видимо, он усматривал в том какую-то перспективу, какие-то возможности на будущее. Впрочем, и мне тоже было интересно встретиться и ближе познакомиться с представителем Ирландии. В выходные дни Генеральная Ассамблея не заседала. Наше представительство владело замечательным загородным особняком - дачей в советском понимании. Но выехать туда я без разрешения властей не мог. Мне подсказали, что если мы обратимся за разрешением, то, безусловно, его получим. Я подумал-подумал, а стоит ли обращаться по такому вопросу? И в конце концов пришел к выводу, что это не затрагивает нашей чести, просто необходимо считаться с законами той страны, в которой пребываешь. Другого-то выхода все равно не было: либо сидеть взаперти, либо обратиться за формальным разрешением. Получив его, мы отправились за город. Но что значит - отправились? Это же не сел в машину и поехал... Нас сопровождала американская полиция. Получилась довольно сложная кавалькада. Это привлекло внимание, по пути собирались группы людей. Они выражали свое отношение к нашей делегации, причем в большинстве случаев реакция была недружественной: и языки показывали, и несли плакаты с враждебными к СССР и ко мне надписями. Полицейские машины сопровождали нас до самой загородной резиденции. Там роскошный парк и очень богатое помещение, условия для отдыха отличные. Когда мы гуляли, тоже не раз слышали свистки и автомобильные сигналы. Меньшиков объяснял мне, что это форма выражения протеста в наш адрес: так янки выражали свое негодование в связи с нашим пребыванием в Америке. Вот следствие нашего конфликта, возникшего из-за сбитого нами самолета У-2. США совершили агрессивный акт против Советского Союза, но их обыватель реагировал по-своему. Он был хорошо обработан. Правда, я видел и отдельные проявления дружеского отношения, были даже приветствия, но редко. К своим выступлениям готовились также братские Украина и Белоруссия. Я придавал большое значение этим выступлениям и, исходя из политических соображений, попросил руководителей их делегаций выступать на своих родных языках. Не помню, какую тему они затронули. Ведь то было декларативное выступление, которое какого-либо влияния на развитие событий не могло оказать. Но звучал голос советского содружества, который мог найти отголосок у трудового народа США. Особенно я рассчитывал на эффект выступления представителя Украины. В США и Канаде жило много украинцев. Там и сейчас проживают их сотни тысяч. И я был убежден, что если будет транслироваться украинская речь, то ее станут слушать многие американцы украинского происхождения. Белорусов там было меньше, но тоже достаточное количество. И они также были потенциальными слушателями. В царское время западные губернии России были бедными, там наблюдался излишек рабочих рук, их обладатели искали приложения своих сил за пределами Родины, стремясь заработать на хлеб насущный, и эмигрировали... Настал день их выступлений. Украинцы поступили, как я советовал, а с Белоруссией не получилось. Я был очень огорчен. "Мы не можем подготовить текст на белорусском языке, - оправдывались представители БССР, - даже пишущей машинки нет с белорусским шрифтом". "Если не можете, то другого выхода, конечно, нет, но это наносит ущерб национальной политике. Враги советской системы используют данный факт в пропаганде: нет у союзных республик никаких прав, все там делается для показа загранице, сплошная фикция. Русские подавляют всех, и даже на таком международном форуме, как сессия ООН, ее член выступает не на своем родном языке, а на русском". Думаю, что это понимал и представитель Белоруссии, но он не был лично подготовлен, не знал толком своего языка. Выступления же их, и то, и другое, по содержанию были хорошими, отвечали целям нашей политики и были доброжелательно встречены. Что значит доброжелательно? Это - условное понятие, не то, что у нас. Выступил кто-то на собрании, и иной раз, независимо от содержания речи, зал приветствует. А там принимают по-разному: одни терпимо, другие с радостью, третьи враждебно - черта всякого буржуазного парламента, тем более такого форума, как Генеральная Ассамблея ООН. Так что я говорю о приеме речей в целом. Мы часто устраивали внутренние совещания делегации СССР с делегациями УССР и БССР. Проводили совещания и с представителями других социалистических стран. Действовали хорошие контакты, и мы все проводили согласованную политику. Между прочим, иногда не были уверены, что нас не подслушивают. Поэтому при обсуждении коренных вопросов принимали специальные меры. Часть таких вопросов обсуждали за городом, во время прогулок. Но туда мы выезжали только в выходные дни. А вопросы порою возникали каждый день. Тут мы принимали особые технические меры для создания помех, для глушения подслушивающих аппаратов. Мое пребывание в Нью-Йорке затянулось, восприятие событий потеряло свою остроту, но я не мог подняться и уехать. Нами был подготовлен вопрос о предоставлении независимости колониям. Я был записан в качестве докладчика. Было бы неправильным, не сделав доклад, убыть. Это значило бы расписаться в том, что мы не придавали этому вопросу серьезного значения, что было бы плохо расценено колониальными народами. И вот настал день нашего доклада. Он длился более двух часов. Подготовили его хорошо, текст получился содержательным и произвел положительное впечатление. Принят же он был, конечно, по-разному. Одни реагировали с восторгом, и в ходе доклада я слышал звуки одобрения от части делегатов; другие восприняли его враждебно. Это вполне понятно. Там было, как в парламенте буржуазной страны, состоящем из представителей различных классов. Любой обсуждаемый вопрос всегда служит интересам одного или другого класса. Поэтому по-разному воспринимается и каждый вопрос. Колонизаторы без всякого энтузиазма слушали мой доклад, а посланцы освободившихся народов или тех, которые еще находились на положении колоний, сочувствовали моему выступлению. Мы достигли своей цели, поставив сей вопрос от имени Советского Союза. Хороший вопрос! И он оставил свой след, был по-доброму принят многими народами, на что мы и рассчитывали. Обсуждение доклада проходило содержательно и остро. Настало время формулировать резолюцию. Разработали ее мы. Теперь уже не помню деталей процедуры согласовывания. Признанным мастером по этим делам был Громыко, в чем он имел многолетний опыт, начиная с самого учреждения ООН, когда он присутствовал на учредительном заседании как заместитель министра иностранных дел СССР. А возглавлял нашу делегацию Молотов. Да, Громыко хорошо знал всю "кухню". В ходе обсуждения резолюции США не выступали против, но пошли по линии выхолащивания остроты из Декларации. Мы это предвидели и поставили США перед дилеммой: выступить против наших предложений - значит объединиться с колонизаторами, противопоставить себя народам огромных континентов, особенно Африки; поддержав же нас, они затронули бы интересы своих союзников Великобритании, Франции, Испании, Португалии, Нидерландов, Бельгии. Мы заранее чувствовали, что США не смогут демонстративно проголосовать против нас и будут вынуждены скрепя сердце голосовать вместе с нами. При закулисном обмене мнениями выяснилось, что за Декларацию будут голосовать не только США, но даже Англия и Франция, ибо они уже встали на путь предоставления своим колониям государственной независимости. Противниками наших предложений оставались Испания и Португалия. Когда Андрей Андреевич Громыко сказал, что США, Франция и Англия не станут голосовать против нашего текста, это, конечно, было победой. Но с точки зрения достижения эффекта мы своей цели достигали, даже если бы они решили высказаться против. Это придало бы еще больше остроты постановке вопроса о ликвидации колониальных режимов. Так жизнь подтверждала правильность марксистско-ленинского учения по национальному вопросу. Нам происходящее было очень приятно. Мы добились своей цели, наша политика получила признание и у народов, завоевавших независимость, и у народов, которые еще борются за независимость. Они сразу увидели, кто их друг, а кто враг. Социалистические страны первыми подняли свой голос в их защиту. Советский Союз проводит внутри страны политику равноправия между народами, за нее же он борется и в международном масштабе. И вот при голосовании абсолютное большинство стран высказалось за принятие Декларации и соответствующей резолюции(11). Кажется, ряд стран воздержался, потому что голосовать "за" не хотели, а "против" - значит выставить себя в дурном свете(12). Мы получили большое политическое удовлетворение от самой постановки этого вопроса и приобрели еще больше симпатий среди угнетенных. С делегацией США на той сессии мы не поддерживали никаких контактов. Выступал там и Китай, как называли Тайвань. Мы, конечно, душой и телом были преданы КНР. Поэтому, когда выступал представитель Тайваня, делали все, что было доступно, для выражения своего презрения к нему: устраивали обструкцию, топали ногами. И не только наша делегация, таких было много. Использовали мы и другие способы выражения протеста, хотя в таком огромном помещении наш способ все-таки не производил сильного эффекта. На всех заседаниях мы выступали с предложением лишить мандата представителя Тайваня и передать его Народному Китаю, который еще не входил в ООН. Но большинства голосов мы не собирали, хотя, признаться, я питал надежду, что теперь изменилась расстановка сил и создалась реальная возможность принять решение о лишении Тайваня мандата. К сожалениюЧитать дальше