Павел Карабущенко - Элитология Платона

Выше уже обращалось внимание читателя на то, что Платон практически не участвовал в общественной жизни своего полиса. Сам Академик подтверждает о своей политической пассивности в V Письме (322b-c) к молодому македонскому царю Пердикке III (365–360 до н. э.), брату Филиппа II. При этом он ссылается именно на свой антидемократизм: хотя Платон и имел право говорить в народном собрании и советовать народу самое лучшее, « он ни разу не поднялся с места и ни слова не произнес». Сам Платон объяснял это тем, что он «слишком поздно родился для своей страны и застал народ постаревшим и вдобавок приученным его предшественниками делать много, не соответствующее его мнениям. Он охотно бы, как родному отцу, помогал ему, если бы не считал, что напрасно подвергает себя опасности, без всякой надежды на успех». Такая же участь постигла бы и советы, даваемые им. «Ведь если бы [народу] показалось, что я неизлечимо болен, он распростился бы со мной, бросив и думать обо мне самом и моих советах».

Мы вправе также предположить, что десятилетнее «путешествие» Платона после смерти Сократа (399–389 гг. до н. э.) весьма походит на вынесенный остракизм философам, поскольку все ученики великого старца — Федон, Евклид, Терпсион, Аристипп, Эсхин, Ксенофон и др., оказались в это время тоже за пределами Афин. Он мог помнить о том, как суд запретил ему говорить в защиту Сократа (Диоген Лаэртский,II,41), тендецизно сославшись на то, что он сын аристократа Аристона и ближайший родич тех, кто верховодил недавно афинскими олигархами (во главе тридцати тиратов в 404–403 гг. до н. э. стояли Хармид и дядя Платона — Критий), которых Платон увековечит потом в своих произведениях. [317]Так что Академик должен был помнить о тех гонениях, которым он подвергся со стороны демократических кругов своего родного полиса, и это обстоятельство могло навсегда отбить у него охоту сотрудничать с этой «отрицательной» для его аристократического сознания властью.

Самих демократических политиков он характеризует в достаточно негативных красках. Он предлагает различать политиков-демократов, т. е. тех, кто угождает воле толпы «от сведущего правителя, ибо они не государственные деятели, а нарушители порядка, защитники величайших химер; да и сами они всего лишь химеры, завзятые подражатели и шарлатаны и потому — величайшие софисты среди софистов… мы видим шумную ораву кентавров и сатиров, которую необходимо отстранить от искусства государственного правления…» (Политик,303с-d). Об этом же будет говорить в «Политике» и Аристотель: «льстецы у тиранов, — заявит он, — демагоги у демократии» (IV,4,5).

Один из современных критиков элитаризма Д.Шпитц в своей книге «Модели антидемократического мышления» называет элитарные концепции угрозой для демократии и подразделяет их на 1) аристократические (от Платона до Р.Грэма) и 2) авторитарные (получившие наиболее законченное отражение в фашизме). [318]Таким образом, антидемократизм Платона может рассматриваться исключительно как реакция аристократического менталитета на социальный хаос, вызванный неудачной практикой демократических политиков. Расценивать эту идеологию как прообраз тоталитаризма (К.Поппер), означало бы подменять Платона современными антидемократическими идеологиями, что не соответсвует исторической справедливости.

Идея сверхчеловека со всей определенностью и очевидностью впервые прозвучала у Платона в диалоге «Горгий», как одна из центральных проблем его антропологической элитологии. Если учесть, что софист Калликл, от лица которого ведется изложение этой теории, вымышленный персонаж, то концепция сверхчеловека с полным основанием может быть отнесена непосредственно к самому Платону.

Обычно «Горгий» относит к переходному периоду в творчестве Платона, когда образ его учителя все больше отходит на второй план, и Академик все чаще начинает выступать уже под другими псевдонимами. Возможно, что «Калликл» — это один из многих образов самого Платона, одно из его «сценических» исканий. Но именно здесь под маской Калликла и рождается образ сверхчеловека. Критика Сократа этой теории ничего принципиального не дает, ибо жанр диалога требовал проблемного противоречия, без которого трагедия не трагедия, и драма не драма. Критика этой теории звучит крайне слабо и невразумительно. Чтобы разобраться в этом диалоге, необходимо помнить, что Платон — «драматургический философ» и, как Шекспир, рисует образы своих героев, через конструирование их многоплановой личности.

Диалоги Платона — это разговор его «Я» с самим собой. В этой его пьесе перед нами не один, а несколько Платонов, каждый из которых пытается разобраться в мыслях другого: Платон № 1 (Сократ) пытается понять теорию сверхчеловека Платона № 2 (Калликла), выявить ее слабые и сильные стороны. Оба «Платона» самому Платону столь же дороги, как мне самому дорого мое персоналистическое Я. Более того, если Платон № 2 есть вымышленный персонаж, то было бы логически допустить, что именно в нем как раз и больше «настоящего» Платона, чем в историческом образе Платона № 1. Платон, как мне кажется, всегда старался избежать «спора ради самого спора» (Федон, 91а), он ищет истину, и этим отличается от невежества «завзятых спорщиков». Он не пытается «озорничать в речах» (Горгий,482с-е), он подходит к себе достаточно самокритично, так как «беседа души с самой собой» для Платона и есть сама философия.

С чего начинается теория сверхчеловека Платона-Калликла? Прежде всего, с изложения «теории естественного права». По его мнению, сама Природа «провозглашает, что это справедливо — когда лучший выше худшего и сильный выше слабого» (483с-d). Если для большинства справедливость — это равенство, то для элиты справедливостью является превосходство(489а). Лучшими или элитой Платон называет самых достойных (489с). Поэтому «один разумный сильнее многих тысяч безрассудных, и ему надлежит править, а им повиноваться, и властитель должен стоять выше своих подвластных… я считаю справедливым по природе — когда лучший и наисильнейший властвует и возвышается над худшим» (490а).

Знакомясь с теорией сверхчеловека Платона-Калликла, невольно ловишь себя на мысли, что ты это где-то уже читал. И если бы мы не знали, что Калликл существовал в уме Платона еще в IV в. до н. э., то точно бы решили, что он все это списал у Ф.Ницше. В принципе, мы можем цитировать этих двух авторов вперемежку, и никто никогда не поймет, где и кто из них что говорит. Если Ницше и Платона-Калликла роднит элитаристкое пренебрежение к толпе (492а), [319]схожесть позиций по вопросу задач, которые стоят перед их сверхчеловеком (быть «законодателем»), а также опыт в «переоценке всех существующих до них ценностей», то между Ницше и Платоном-Сократом лежит самая настоящая пропасть, которая не может быть этически преодолена.