Надежда Крупская - Детское коммунистическое движение. Пионерская и комсомольская работа. Внешкольная работа с детьми

Нужно, чтобы ребята сами установили цели: хотят ли они мальчонку обучить грамоте, хотят ли они установить радиоприемник для соседней школы или что-либо другое, они сами находят и устанавливают себе цели. Умелый педагог не навязывает им цели, а подводит их к самостоятельному выбору ее. Самое важное — чтобы ребята заинтересовались ею.

Педагогу (вожатому) надо научить ребят, как лучше достигнуть поставленной цели, довести ее до конца, научить распределять между собой работу, работать по общему плану, помогать друг другу в процессе работы.

Последний вопрос — о дисциплине. Когда мы говорим о дисциплине, надо иметь в виду дисциплину двух родов. Один вид дисциплины — это палочная, это принудительная дисциплина, которая осталась от капиталистического строя, дисциплина, при которой человек не будет ничего делать, если он не получит пряников, если ему не пригрозишь наказанием. Ведь у нас добровольная организация. Конечно, дисциплина нужна. Но нужна внутренняя, пролетарская, не палочная дисциплина. Нужна дисциплина добровольная. У нас имеется множество примеров. Вся революционная борьба — разве это не иллюстрация внутренней дисциплины? У нас имеется богатейший опыт, как организованные массы проявляют дисциплину, как свой личный интерес подчиняют общему.

Вот такая добровольная дисциплина должна быть. И ее мы должны воспитывать в пионерах, на ней должны строить наши пионерорганизации, а не на исключениях, не на привилегиях, не на отметках. Основная задача — принудительную капиталистическую дисциплину заменить дисциплиной внутренней, дисциплиной, которая двигает человека на гораздо большее, чем дисциплина принудительная. Не дело водить пионера за ручку, не давать ему свободного шага сделать, не годится преуменьшать его понимание, принижать его интересы, грозить исключением и манить пряником. Так не воспитывают внутренней дисциплины. Так не годится.

Я думаю, что все то, что мы тут обсуждали, нельзя считать окончательным. Это надо доработать, это — черновая наметка. Мне кажется, надо в ближайшее время обратить особое внимание на. методическую разработку следующих вопросов: как увязать общие цели с повседневной работой, чтобы она воспитывала коллективистов, как это содержание увязать с интересами ребят, с их самодеятельностью, с инициативой, как увязать общественно полезную работу с навыками, как внести плановость в работу, как организовать общественно полезную работу, в чем должна заключаться пионерская дисциплина. Вот по этим вопросам надо бюро юных пионеров поработать, надо сорганизовать работу, надо, чтобы была внесена полная ясность, потому что жизнь как раз подводит к тому, что надо эти вопросы разрешить.

В общем мне кажется, что результаты конференции нужно считать очень удачными.

1928 г.

Все более густой порослью поднимаются ростки новой жизни. Иногда мы не замечаем их за обломками старого, которых еще предостаточно и которые мешают еще росту нового.

Начнем с деревенских ребят. Выучившись кое-как писать, они шлют письма в редакции детских газет и журналов, шлют письма т. Калинину и другим, говорят о том, что их волнует. Недавно я получила письмишко от 12-летнего парнишки. Он пишет, что его очень беспокоит, что у них на селе нет отряда, и он не знает, что делать, чтобы помочь. Выписал «Пионерскую правду» на 3 месяца, а больше денег нет и взять неоткуда: отец бедняк, и очень они нуждаются. На первый взгляд ничего нет в письме особенного. Но особенное то, что парнишку беспокоит, что отряда нет. Очень многое беспокоит теперь ребят. Сибирских ребят беспокоит, что матери несознательны и не пускают девочек в пионеротряд, других ребят беспокоит, что родители верят в бога.

Вот в этом беспокойстве об общественных делах — новое.

Ребят не только беспокоит, что в жизни есть непорядки. Они считают нужным бороться за лучшие порядки. Вот что пишет 11-летний мальчонка: «Я записался в пионеры. Надо бы мне пионерский галстук и пионерскую одежду, но у нас средств не хватает, у нас сильная беднота пионерская.

Я обязан глядеть за чистотой рук и чтобы не было длинных ногтей у ребят. И надо мной все смеются, что я смотрю за порядками».

За пионерскую организацию родители ребят часто ругают. Один мальчонка пишет:

«Хлеба у нас иногда хватает, а иногда нет. Отец лежит больной, да и матери чего-то нездоровится. И приходится вести хозяйство самому, а мне еще 13-й год. Мне так хочется учиться, что вздумать не могу. Я иной раз берусь читать какие-нибудь книги, но меня за это ругают, а иной раз дают пинки в спину. Мне так трудно живется эти годы. Больше всего меня ругают за пионерскую организацию».

И бьют, и ругают нередко.

«В М.-Алешинской школе бросают многие учиться, потому что не дают казенных тетрадей, а покупать в магазине — родители ругаются, что вы, мол, учитесь в пользу государства, пусть они вам и покупают». Родители еще на стороне старого, а дети уже на стороне Советского государства.

11-летний парнишка, ученик 3-й группы, пишет: «Ну и пусть, а мы на десяти квадратных метрах хоть удержимся, и рабочие пойдут и Советская власть во всем мире будет».

Мечты деревенских ребят очень ярко выражены в письме одного паренька, который пишет: «Если будет у вас там партийный съезд или митинг, не забудь сказать, что 11-летний парнишка хочет войти в партию, и устрой меня еще куда-нибудь на завод, ну а если этого не можешь, то пришли берданку-двухстволку, а если и этого не можешь, то хоть одностволку».

Все эти письма архидетские, ребячьи, но видать — растет поколение действительно ленинское.

Откуда это у них, у совсем юных ребят?

Тут, несомненно, влияние школы, пионеротряда, но еще сильнее влияние рассказов взрослых, воспоминания о гражданской войне. Из Челябинского округа пишет пионерка:

«У меня отец был большевик. Когда приходили на нашу деревню белогвардейцы, то моего отца и двух братьев били, приходили на дом обыскивать нас. У нас, правда, тогда были политические книги, и они у нас отбирали, потом через несколько времени посадили отца в тюрьму, там ему было еще труднее: ведь у него на руках осталось шестеро детей, а я была самая младшая; мой отец не раз был под расстрелом, был в сырых подвалах, и все-таки он все это перетерпел и через два года он пришел домой, но все время болел и умер в 1923 г. И вот теперь мы живем одни, занимаемся крестьянством, у нас сейчас две рабочие лошади и два подростка, две коровы и дом-крестовик, а застройка совсем развалилась, и не знаем, как за нее приниматься, хлеба намолотили немного, да еще плохой — есть нельзя…»

Растет поколение, непохожее на запуганных деревенских ребят старого строя, которые не смели глаз поднять, никакого представления о борьбе трудящихся за лучшую жизнь не имели.