Мария Галина - Фантастика глазами биолога

Так что красота «своего» мужчины для женщины — скорее вопрос престижа, подтверждение собственного высокого социального статуса. Но это именно в тех случаях, когда женщина играет в социуме «мужскую» роль — иными словами, самовластно распоряжается людьми и имуществом.

Что же до гормонов…

Состояние человека — настроение, самочувствие, умственная деятельность, даже сексуальная ориентация — действительно управляется тончайшими гормональными механизмами. И, влияя на уровень гормонов в крови, можно управлять этим состоянием — пока еще не слишком тонко, но впоследствии, вероятно, это будет удаваться с гораздо большей эффективностью.

Еще в давнем-давнем рассказе Лестера Дель Рея «Елена Лав» богатая миссис Ван-Стайлер, сын которой влюбился до безумия в прислугу, требовала у домашнего врача ввести ему контргормоны. Врач оказался еще более ответственным:

«…я ломал себе голову, каким образом напичкать Арчи ван Стайлера контргормонами, а заодно дать их и горничной. Меня об этом не просили, но бедная девочка была по уши влюблена в Арчи. Только три недели спустя вместо двух, доложив, что Арчи «выздоровел», я принял гонорар».

Итак, все, включая любовь, регулируется гормонами… Иными словами, лекарство от любви все-таки есть! А если и нету, то в ближайшее время появится. Равно как и способность распоряжаться своим гормональным фоном по своему усмотрению.

Построения Ивана Гирина (и Ивана Ефремова вместе с ним) не то, чтобы слишком простые, но слишком, как ни странно, рациональные. Природа человека на деле гораздо сложнее — в нем постоянно сталкиваются несколько взаимоисключающих программ, приобретенных в самое разное эволюционное время. Поведение наше и есть некая равновесная этих сил, часто тянущих нас в совершенно разные стороны. Даже самые чудовищные и странные поступки (например, педофилию, где родительский инстинкт намертво и жестко сцеплен с половым) можно объяснить с привлечением этого биологического багажа. Впрочем, от этого они лучше не станут. Человек, помимо всего прочего, существо еще и культурное.

Культура — не только система ограничений, как ее часто трактуют, но еще и система избыточных возможностей. Культура ведает вещами по первой видимости бесполезными, ненужными, бессмысленными — такими, как живопись или поэзия. Или потребность искажать свое тело, его природные пропорции, столь явно присутствующая у всех народов, на всем протяжении человеческой истории. Когда дикарь — или уголовник — татуирует свое тело, нанося на него информацию об иерархическом статусе татуированного — это культура. Когда женщины из африканских племен уродуют себя, удлиняя свою шею при помощи медных обручей, так что шея в конце концов вытягивается на полметра, это культура. Когда расширяют и удлиняют мочки ушей, подпиливают или чернят зубы, заталкивают головы детей в тиски, чтобы сравнять линию носа с линией лба, рассекают язык надвое, — это все культурные наслоения, но неотъемлемые от человеческой природы. И, вероятнее всего, в том или ином виде они будут проявляться всегда.

Вот в нашумевшем романе «Нет» Линор Горалик и Сергея Кузнецова говорится о «зоусах» — людях, просто «по приколу», для сексуальной игры предпочетших животный облик. Вот в романе «Demo-сфера» Ильи Новака женщина-конструкт Вомбата предназначена для выполнения определенных боевых функций. В футурологическом цикле Родриго-Гарсия-и-Робертсона фигурируют генетически модифицированные люди-кошки — воины и наемные убийцы. В романе Лоис Макмастер Буджолд — четырехрукие квадди, люди, генетически сконструированные для работ в невесомости и создавшие свою собственную культуру. Красивы ли они? Уродливы? Трудно сказать, похоже, человеку предстоит привыкать к тому, что сама человеческая форма пластична и может поддаваться какой угодно коррекции. Насколько оправдана с точки зрения морали такая коррекция в данном случае не существенно; тем более, страсть к «подправке» природы заложена, как бы каламбурно это ни звучало, в самой природе человека. Возможно, следует задать другой вопрос — насколько красивыми покажемся этим измененным людям мы?

Иван Ефремов был сторонником золотого сечения, античного идеала красоты, наиболее принятого в Европе, отнюдь не единственного, но самого, если так можно выразиться, рационального. Он полагал его, этот идеал естественным, а все отступления от канонов — искажениями, искусственными поправками. Ефремов вообще был рационалистом — если экстраполировать его мир будущего, довести до логического абсурда, он делается очень похож на «Мы» Замятина. Например, Ефремов не признавал юмора. Полагал, что стихи нужны для «разрядки» накопившихся эмоций, музыка — для создания определенного настроения… Все «для чего-то», все со смыслом — отсюда уже и недалеко до гимнов в честь гигиенического мыла.

Тем не менее, человек именно потому и человек, что он иррационален (вспомним знаменитый рассказ Станислава Лема «Дознание» — о тайном поединке человека и андроида). И бесполезность того или иного предприятия — один из самых «человечных» признаков человека. Недаром самое бесполезное и избыточное из всех искусств — поэзия — в таком почете. И все же…

Можно сколько угодно возражать Ивану Ефремову по мелочам, можно опровергать многие его построения — но главное остается неизменным. Ефремов был первым из фантастов и советских мыслителей, кто отважно и прямо заговорил о «животной природе человека». О том, что механизмы, заставляющие нас ценить красоту, любить, ненавидеть — имеют сугубо биологическую, материалистическую природу. Странно, но советская идеология, столь декларировавшая свою приверженность материализму, именно биологической, материальной природы человека чуждалась. Опасалась ее. Не признавала. Почему — другой вопрос, требующий, наверное, отдельного исследования. Но известно, что под запретом была и наука о поведении животных — этология, и наука о биологических основах поведения человека — бихевиоризм, и фрейдизм. Кстати, о запретном Фрейде Ефремов тоже не преминул напомнить.

«— Вы, я понимаю, сводите всю нашу эстетику к неким подсознательным ощущениям. Это, право же, хлестче Фрейда! — Оратор повернулся к аудитории, как бы желая разделить с ней свое негодование.

Гирин не дал ему высказать второй, очевидно, хорошо подготовленной фразы.

— Сводить — выражение, не соответствующее действительности. Не будем играть пустыми словами. Я думаю, что главные устои наших ощущений прекрасного находятся в области подсознательной памяти и порождены не каким-то сверхъестественным наитием, а совершенно реальным, громадной длительности, опытом бесчисленных поколений. Что касается Фрейда, то тут недоразумение.