Мария Галина - Фантастика глазами биолога

В нынешней фантастике один из немногих удачных примеров такого рода — религиозный казус в «Спектре» Сергея Лукьяненко. Напомню — на некоей отдаленной планете, превращенной в пантеон своих и чужих богов, местный абориген дио-дао — среднеполое (и короткоживущее) существо, отдаленно напоминающее наших сумчатых, — избрало для себя инопланетную религию геддаров , гласящую, что каждый истинно верующий и погибший за веру воскреснет в буквальном смысле , во плоти. С точки зрения самих геддаров, отправляя обряды, новообращенный чужак совершает кощунство — в храм ТайГеддара допускаются только мужчины, а абориген мало того, что не имеет определенного пола, так еще и вынашивает дитя. Так что воинственный «коренной» ревнитель веры просто вынужден совершить ответное кощунство — убить самозваного «священника» во время службы, у алтаря своего храма.

Но, уже умирая, дио-дао рождает ребенка — и тот, лишь открыв глаза, заявляет о себе, как о воплощении убитого. Землянин Мартин, наблюдающий эту сцену, и его воинственный инопланетный напарник- геддар осведомлены, что биология дио-дао допускает такой казус; в определенных, критических ситуациях, при явной смертельной угрозе детеныш может в ущерб собственной индивидуальности воплотить в себе индивидуальность родителя. Тем более, учитывая короткий жизненный цикл аборигенов, значительная часть хранимой родителем информации (в том числе и речевые навыки) все равно наследуется генетически.

Так случилось чудо или нет?

Погибший за веру действительно, как и обещала принятая им религиозная доктрина, воскрес по плоти? Или все, наблюдаемое Мартином, явилось просто следствием инопланетной биологии?

Ответа на этот вопрос, Лукьяненко, разумеется, не дает. Да его и быть не может. Чудо непредсказуемо, недоказуемо, невоспроизводимо и необъяснимо. На то оно и Чудо. Единственный способ Господа заявить о своем присутствии.

Впрочем, нет, не единственный. Есть и еще один. Самый драматичный. Самый человечный. Самое неоспоримое доказательство не только Божественного присутствия, но и Божественной любви.

Единственное, чем может Бог проявить себя (в условиях его абсолютного и полного всемогущества) — это воплотиться в смертного человека, страдающего и уязвимого. И только при этом условии, в этой ипостаси, познав всю тяжесть земной участи на собственной шкуре, попытаться научить человечество чему-то толковому (а уж сумеет ли человечество научиться, это, пардон за каламбур, как Бог даст). Еще он может совершить несколько прикладных, чисто агитационных чудес, объяснить находящимся рядом людям, что чудеса эти подвластны и им тоже (мол, погляди, что ты в принципе можешь, только постарайся хоть немного) … И, наконец, последнее — он может погибнуть; причем самой мученической, самой позорной, самой безнадежной (чтобы даже не попытаться облегчить хоть в этом свою участь) из всех возможных смертей.

Впрочем, об этом уже написана одна Книга.

Более 10 лет назад — в 1992 году — в журнале «Знамя» была опубликована вещь, оказавшая заметное влияние на отечественную фантастику.

На первый взгляд повесть Виктора Пелевина «Омон Ра» — кощунственно-пародийный соцартовский стеб. Еще бы — автор покушается на нашу гордость, успехи в освоении космоса и как злостно! В основе сюжета запуск «автоматического лунохода», причем каждая ступень ракеты-носителя (да и сам луноход) управляется вручную космонавтом-смертником. Но это еще не все — в конце концов выясняется, что весь «космический полет» просто снимается для телевидения в подземном бункере при соответствующих декорациях.

Все оказывается фикцией, кроме гибели космонавтов. Она была настоящей. Зачем же она понадобилась, такая гибель?

Принесение жертв (в том числе и человеческих) практиковалось практически во всех религиозных культах от язычества до монотеизма. И, хотя считается, что в противостоянии жестоким и кровожадным «мелким богам» Иегова победил именно как Бог, отвергающий человеческие жертвы, по внимательном прочтении Библии выясняется, что он далеко не всегда довольствовался кровью жертвенных животных. Тут можно вспомнить не только знаменитое несостоявшееся жертвоприношение Авраама, но вполне состоявшуюся гибель дочери полководца Иефеая, принесенную в жертву в честь победы над аммонитянами. Про Авраама, Исаака и ангела, остановившего занесенную руку, помнят все, про Иефеая напомню.

Полководец Иефеай, карьера которого зависела от успеха в битве с давними врагами иудеев — аммонитянами, после ряда неудачных сражений и переговоров, выходя на решающую битву, дал обет Богу — принести в жертву то существо, которое первым встретит его дома по возвращении с победой. Первой встретила удачливого полководца любимая дочь, вышедшая поздравить его. Узнав об обете, она согласилась принять смерть и добровольно пошла под нож. Бог руку отца не остановил — возможно, потому, что Исааку было назначено положить начало великому народу, дочь же Иефеая никаким особым предназначением похвастаться не могла. И вообще эта история сильно напоминает всем известный казус с Ифигенией — та, впрочем, вроде бы, была спасена из-под жертвенного ножа и перенесена в Тавриду. Впрочем, Клитемнестра, мать Ифигении, не слишком восхищалась твердокаменной честностью мужа — и расплатилась с ним за убийство дочери по высшему разряду.

Иначе говоря, любая сакральная сила требует жертвы, или, если перевернуть это утверждение, любая сила, в честь которой свершаются жертвоприношения, становится сакральной. Бессмысленные с прагматической точки зрения жертвы героев «Омона Ра» на самом деле несли в себе глубокий мистический смысл. При их посредстве одряхлевшая Власть делалась уже не беспомощно-бездарной, а всесильной, алогичной и непредсказуемой. Иными словами, божественной.

Таким образом, в своей повести Пелевин обозначил две темы, впоследствии подхваченные многими заметными фантастами — сакрализации тоталитарных режимов (к этой теме мы обратимся позже) и обращения к тем или иным формам человеческих жертвоприношений.

Нынешняя популярность этого, казалось бы, странного для фантастики, сюжета объясняется не только обращением к соцарту и абсурду; но еще и возвратом к донаучному, магическому мышлению, столь типичному и для тоталитарного сознания, и для постсоветского общества последнего десятилетия. Однако, здесь надо отметить еще вот что — единожды свершенная великая жертва христианства делает недопустимым в дальнейшем любую практику жертвоприношений. А значит, прерогатива питаться жертвенным туком остается лишь у извечного антагониста Господа. Любое жертвоприношение в современном мире (или в современной трактовке, поскольку все мы, даже атеисты — люди христианской культуры) — это приношение Темным силам, под какими бы личинами они не выступали. У нынешних фантастов (как и у их предшественников—богословов) зло вообще имеет склонность рядиться в ложные личины и прикрываться ложной идеологией, выдавая себя если не за добро, то за суровую необходимость.