Вячеслав Гречнев - Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др.

Трагически безотрадные мысли напрашиваются и по прочтении многих других рассказов Чехова, таких, например, как «В овраге» «Архиерей». И в том и в другом речь идет о смерти, но, пожалуй, даже не сама по себе смерть страшна в этих произведениях, хотя трудно себе представить что-либо более страшное, нежели смерть ребенка, дорого обливают кипятком («В овраге»). Писатель побуждает задуматься над коренными противоречиями той жизни, в которой давно утрачены самые элементарные понятия о высоком смысле бытия человеческого. Символический образ «фальшивых» денег, встречаемый в рассказе «В овраге», имеет едва ли не прямое отношение и к «Архиерею», и к ряду других чеховских произведений. Нельзя не прийти к выводу: неладно что-то в самых глубинных основах жизни людей, непрестанно продолжающих «печатать» фальшивые ценности, поклоняться им и окончательно потерявших представление о том, каковы ценности истинные. Мы видим, что в жизни, изображенной «В овраге», не имеет цены все лучшее, что есть в человеке: юность, красота, любовь, искренность, верность, мысль, правда, сострадание. Всесветную ложь и всеобъемлющую фальшь прозревает умирающий герой рассказа «Архиерей». Его тяготит одиночество, та глухая стена непонимания, которая отделяет его от людей даже самых близких. Теперь ему ясно, что каждый новый шаг его в прошедшей жизни, каждая новая ступенька по лестнице служебного, общественного признания не только неумолимо и все больше отдаляли его от неповторимо прекрасной поры детства, но и все дальше и дальше уводили от какой-то иной и, возможно, единственно ценной, настоящей жизни. И только когда последний проблеск сознания готов оставить его, он догадывается о том, какой могла и должна была быть эта жизнь. Она не только нисколько не похожа на ту, которую он прожил, но и в корне отрицает ее: «А он уже не мог выговорить ни слова, ничего не понимал, и представлялось ему, что он, уже простой, обыкновенный человек, идет по полю быстро, весело, постукивая палочкой, а над ним широкое небо, залитое солнцем, и он свободен теперь, как птица, может идти, куда угодно!» (Ч, 9,430). В своих воспоминаниях об Андрееве М. Горький, говоря о чрезвычайно пристальном, на грани болезненного, интересе этого писателя к теме смерти, стремится показать не только один из главных «пунктов» их расхождений во взгляде на человека и действительность, роль и задачи художника, но и подчеркнуть своеобразие, самобытность андреевского дарования:

«Однажды я рассказал Леониду о том, как мне довелось пережить тяжелое время „мечтаний узника о бытии за пределами его тюрьмы", о “каменной тьме" и „неподвижности, уравновешенной навеки", — он вскочил с дивана и, бегая по комнате <���…> торопливо, возмущенно, задыхаясь, говорил:

– Это, брат, трусость — закрыть книгу, не дочитав ее до конца! Ведь в книге — твой обвинительный акт, в ней ты отрицаешься — понимаешь? Тебя отрицают со всем, что в тебе есть, — с гуманизмом, социализмом, эстетикой, любовью, — все это — чепуха по книге? Это смешно и жалко: тебя приговорили к смертной казни — за что? А ты, притворяясь, что не знаешь этого, не оскорблен этим, — цветочками любуешься, обманывая себя и других, — глупенькие цветочки!..» [234] Андреев Л. Собрание сочинений: в 16 т. Т. 1. — С. 254-255. .

«Тяжелое время» в жизни М. Горького — это, надо думать, те нелегкие дни его юности, в один из которых он пытался покончить жизнь самоубийством. Следы явно повышенного внимания к этой теме можно обнаружить и в его творчестве, в частности в реалистических произведениях раннего периода, написанных не без влияния Достоевского (и в полемике с ним), Толстого и Чехова.

К ним можно отнести такие рассказы, как «Извозчик», «Одинокий» (1895), «Колокол», «Тоска», «За бортом» (1896). В каждом из этих рассказов мы встречаемся с героями в момент критической переоценки прожитого и мучительных раздумий о предстоящей смерти. Герои эти приходят к безутешному выводу: жизнь кончается, а ответ на самый главный вопрос так и не получен — зачем и во имя чего они родились, жили и принуждены теперь умереть.

Изображение этой, можно сказать, классической психологической ситуации находим и в творчестве Андреева. Как пример, наиболее характерный в этом отношении, следует назвать уже упоминавшийся рассказ «Жили-были». Но и в этом рассказе автор не стремится, как делает Толстой в «Смерти Ивана Ильича», всесторонне показать несостоявшуюся жизнь человека, всю совокупность нерешенных или решенных не так, как следовало, проблем, которые усугубляют страдания умирающего. Андреев выделяет и более пристально исследует собственно лишь один вопрос, едва намеченный в толстовской повести, вопрос о двух непримиримо противоположных типах отношения к смерти (о живущих «под знаком» смерти и о тех, кто не задумывается о ней).

Такой подход, а именно подчеркнутое выделение (зачастую весьма искусственное) какой-то части проблемы, какого-то одного-двух аспектов в художественном решении ее, был обычен для Андреева. Мы видим, что в одних произведениях факт смерти изображается им для того, чтобы до предела обнажить проблему отчуждения, одиночества человека, исследовать причины, которые мешают ему слышать и понимать ближнего («Большой шлем», «Молчание»). В других — его интерес сосредоточен на психологическом состоянии человека, который ищет смерти, ибо жизнь сломила его и у него нет сил противостоять ее злу насилиям, социальным и «природным» несправедливостям («Стена», «В подвале»). Выбор в пользу смерти совершают некоторые андреевские герои и потому, что только в этом видят единственную оставленную человеку возможность свободы действий и волеизъявления. Это своеобразный протест против фатальной предопределенности судьбы, «линии» жизни, против чьей-то злой воли, заставляющей человека, как по рельсам, проходить свой путь от рождения и до смерти, находим в «Рассказе о Сергее Петровиче». Смерть физическая и духовная, о которой повествует Андреев, это еще и напоминание о том, что жизнь его героев проходит в достаточно большом отклонении от истинно человеческих норм ее: то ли в мещанском, лишенном творческого беспокойства благополучии, то ли в цинично равнодушном эгоцентризме, то ли в убого однообразном конформизме, то ли в одностороннем подчинении или низменным чувствам, или «чистому» разуму («Бездна», «Мысль», «В тумане», «Большой шлем», «Призраки»).

С темой смерти у Андреева, кроме того, связаны и размышления о «времени быстротекущем», о связи времен, о времени историческом и космическом, объективном и субъективном. Его персонажей страшит не только будущее, в котором ожидает их неминуемая встреча со смертью, но и прошлое с его «безнадежной пустотой веков и пространств». Говоря конкретнее, Андреева волнуют вопросы, как и в чем именно проявляется воздействие «груза» времен прошедших и грядущих на жизнь человека в настоящем, на его зрение души и видение мира. Эти вопросы, как уже отмечалось, постоянно интересовали и Л. Толстого, который высказывал мнение, что человеку не следует заглядывать за те две «стены», одну из которых он называл «прошлое», а другую — «будущее». В июне 1895 г. Толстой запишет в дневнике: «Думал: мы не можем, не должны знать будущего. Это незнание есть необходимое условие жизни. Полное знание исключило бы возможность жизни» (Т, 53,38). А в январе 1903 г. он придет к выводу: «Да, великое счастие уничтожение воспоминания, с ним нельзя <���…> жить радостно» (Т, 54,154).