Григорий Гольденцвайг - Клуб, которого не было

Говорили вчера по телефону.

– Григорий, это Боярский. Вам для меня должны были оставить МРЗ-коллекцию Beatles. Есть такое? Отлично! Вы в Москве? Я буду завтра на инаугурации президента в Кремле, как закончится, поеду с Кутафьей башни в Боткинскую больницу и дальше в аэропорт. Где-нибудь по дороге мы можем пересечься?

Выхожу из дома, перехожу улицу у магазина «Москва». Не ходите в магазин «Москва» без цели! Стоит зайти на минуту – расплачиваешься у кассы за путеводитель по Чукотке.

Черный оддскульный «мерседес» тормозит у троллейбусной остановки. Большая ладонь высовывается из окна – шляпа остается в машине.

– Вспоминаю вас часто и тепло! – Михаил Сергеевич Боярский не склонен к комплиментам, это дорогого стоит.

– Как инаугурация?

– Все по плану, спасибо. Как у вас? МРЗ-диск перекочевывает в машину.

– Где Боткинская-то, спросите! – вежливо толкает Боярского в бок шофер.

Номера вроде московские.

– Как отсюда в Боткинскую больницу лучше проехать? – интересуется Боярский.

– До Третьего кольца и там налево по развязке.

– Спасибо. Звоните, если что, – я всегда открыт.

Большая ладонь еще раз трясет мою, два пальца поднимаются к полям шляпы, «мерс» газует и скрывается на Пушкинской.

– Вот те и двенадцатый троллейбус, – бормочет на остановке бабушка в панаме.

Что у меня такое еще в кармане? Путеводитель по Чукотке.

Совещание.

Не прошло и двух с чем-то лет: работаем в плюс. Но есть еще отдельные недостатки. Вот ночные вечеринки. Не много ли получают промоутеры? Почему бы им не поработать от входа, например? Почему бы всех, кто хотел посидеть под селедочку с лучком, не приглашать задержаться на вечеринку? И нельзя ли прекратить эти проверки на дорогах – сколько еще твоя барышня на входе будет приличных взрослых людей заворачивать, а малолеток к Сиду – пускать?

В последний раз меня распекали в редакционной курилке. Здесь – какое уж распекание, вежливые советы и ненавязчивые рекомендации, да-да, ничего более.

В своем доме я чувствую себя в тылу врага. К Таньке вломилась на прошлой неделе очередная квартирная хозяйка и поинтересовалась, не купит ли та у нее почти новую каракулевую шубу. Танька, любительница молодых японских дизайнеров, шубу стоически примерила. У нас, кажется, тоже до каракуля дело дошло.

Почему я, собственно, решил, что это мой дом? Я зарабатываю для этого дома деньги, круглосуточно летаю по его кривым лестницам, приложил руку к тому, что коллеги-журналисты бывают здесь кто три, а кто четыре раза в неделю. Ну и что? В Европе нет агента, который работал бы с русскими клубами и не считал наш лучшим, – впрочем, вру, агент Ройшн Мерфи после травмы заволновалась и переслала нам кляузу из народа. Кляуза была подписана жуликоватым промоутером, которого Игорь год назад с позором выгнал. Какое кому на совещании дело до европейских агентов?

Игорю не нужно было объяснять, сколько, как и почему получают промоутеры. И про селедочку с лучком, и про посиделки случайных менеджеров с бухгалтерами после концерта (сворачивать, не дожидаясь обострения) – не требовалось объяснений. Не выгонять же бухгалтеров, если зашли на «Аквариум». «Аквариум» принадлежит народу. Но снять все защитные фильтры, привечать всех и каждого, заполнять – владелец любит слово «заполнять» – заполнять зал, чем угодно, хоть дискотекой, желательно каждый вечер, не мудря и не тратясь на всякие глупости, вроде вот этих танцевальных промоутеров?

Мы ведь об одном и том же с органами препираемся. Если я снял в этом доме шлагбаумы и свел вместе Боярского, гей-диско, Леннона, Хельгу и «Кач» – почему бы не продолжить в том же духе? Где граница, объясни нам, между теми, кого ты рад видеть на Боярском, и теми, кто придет на «ЧайФ», которым ты пугаешь нас два года? Почему у Юли Юденич на вечеринке дай бог двести человек, когда клуб на тысячу рассчитан? В чем тогда ее работа?

Почему я, собственно, решил, что это мой дом? Я могу так же нежно послать всех к черту и продолжать как заблагорассудится. Я знаю, что мы задрали планку для привередливого, чванливого города на высоту, которую здесь никто не брал. А еще я знаю, что рекорды – скоротечны. И что все, что я мог здесь сделать, уже сделано. Сколько вы мне будете повторять про Юлю – она тоже все уже сделала.

С какой же скоростью тут все покатится назад, в селедочку. И дорогие москвичи вернутся отсюда кто в пропахшие мочой рок-ангары, кто в чистенькие, изолированные от чужаков цивильные клубные гетто, забаррикадировавшись друг от друга – так, как привыкли, а не так, как где-то там в иноземном Берлине.

Вернуться домой, поставить маршевых Nephew, забронировать авиабилет на Роскильде и решить, сколько еще я намерен здесь пить свой чай со льдом.

Звоню Юденич. Излагаю краткое содержание предыдущих серий.

– Не удивлена, – спокойно отвечает Юля.

Расстаемся с Юлей через месяц.

Приехал с концерта KISS: в ушах гул. Сид, естественно, пробрался в первые ряды танцпартера и несколько раз умер под «I Was Born For Loving You, Baby». А я полконцерта поглядывал на часы. У нас сегодня Кавински – француз-махинатор, специалист по сексапильному клацающему электро, обитатель джет-сетов. Сосватала Вика из французского посольства. С Викой мы сдружились, когда она провела полконцерта HushPuppies в толпе, плавая по рукам, после чего, разгоряченная, материализовалась в гримерке, затянулась случайным джойнтом и хрипло изрекла: «В жизни важны три вещи – секс, сноуборд и стейдждайвинг!».

HushPuppies после этого сейшна уехали в аэропорт, забыв билеты в гримерке, – а с Викой мы начали время от времени выпивать. Кавински, Викиными усилиями, должен был прилететь уже два месяца как – но закапризничал, пропустил самолет, сославшись на лютый насморк. Вечеринку отменили. Я использовал бы против такого больного ракету «земля-земля». Вика, полдня висевшая на телефоне, спокойно поправила прядь волос и рассмеялась: «Я сделала все, что могла. От того, что я буду переживать, ничего не изменится. Организуй мне лучше виски on the rocks». В анамнезе у Вики борьба с Air и Джейн Биркин – что ей больной Кавински.

Я оброс за два года кучей новых приятелей, и все – экспаты, сотрудники посольств или какие-нибудь студенты по обмену. Жутко приятные люди. Выходит, с Викой или с Николя мне интереснее. Странно.

Хотя как может быть неинтересно, когда я открываю дверь, в клубе воет сирена, «Внимание! Пожарная тревога!» – повторяет гнусавая баба; посетители, охрана, бармены, завсегдатаи гей-вечеринки «Звезда», испуганный интурист в котелке и драном кардигане, несчастный каланча Кавински сидят зажав уши, а Вика спокойно ест «цезарь».

– Гриша, – говорит Вика, – сирена уже в пятый раз за вечер. Мы смотрим «Евровидение». Сейчас будет Себастьян Теллье, они с Кавински – друзья. Кавински должен его увидеть. Я тебя очень прошу: сделай так, чтобы сирену отключили.