Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6322 ( № 18 2011)

Совсем неслучайно это место влекло Булгакова. Здесь жил он сам. Здесь жил его Мастер. Здесь летала его Маргарита. Здесь он искал уединения и покоя, которого у него никогда не было и которого не бывает. Отсюда он шагнул в смерть.

Старый Арбат, воспетый нашим телеэкраном, – идеальное место для внутренней эмиграции. Тихо, старомодно, уютно. В квадратных двориках шелестят древние липы. Сиди перед открытым окном, пей чай из старинной чашки и царапай бумагу гусиным пером. Пиши о том, что всё бренно и суетно. А лучше – и не пиши ничего. Просто предайся своей тоске. Она тебя не обманет. Она согреет душу и всё разъяснит. Она укажет, какие книги читать и какому богу молиться.

Здесь невозможно представить Высоцкого с его надрывом, жаждой знать и участвовать. Не монтируется он с ветхим, покойным Арбатом. Высоцкий – с Таганки, с обветренного холма, из толчеи человеческой. А здесь территория Окуджавы, негромкого, обесточенного, ничего не ищущего и пребывающего в состоянии тихого кайфа. Здесь по соседству с «Му-му» (история обожает такие шутки) прекрасно смотрится его памятник. Он здесь уместен.

Окуджава навечно застолбил Старый Арбат за собой и привязал его к своей сути. Он ввёл в оборот такое понятие, как «арбатство». Что это такое, поэт не объяснил, но это понимаешь, когда вслушиваешься в его песни и вчитываешься в его интервью. Имеются в виду духовный аристократизм, присяга культуре и глубокая человеческая порядочность.

Так «арбатство» видит себя изнутри. Со стороны же оно выглядит по-другому. На «арбатстве» лежит широкая тень. Это тень самоизоляции, самолюбования и упоения своей святостью. А ещё – странной уверенности в том, что есть лишь своя правда и никакой другой. Есть только правда личности, и нет ни правды государства, ни правды истории.

Вглядываясь в Старый Арбат, ты видишь не крепость духа, а щель. Уютную щель, в которую забилось очень много народу. Она расширяется и втягивает в себя, и иногда кажется, что она способна поглотить всю нашу интеллигенцию без остатка.

Стремление эмигрировать на Старый Арбат ярче всего отражено в творчестве бардов. Конечно, неправильно всех мешать в одну кучу. Среди бардов были люди со сломанной судьбой, которые предъявляли счета своим мучителям. Среди них были душевные ребята, романтики. Не о них речь. Речь о тех, кто запел: «Чины, полиция, войска – какая всё это тоска!», о тех, кто начал воспевать карнавал, где можно «раз в году побыть самим собой», и стал утверждать, что «всех ждёт забвенье: трава-лебеда». То есть о тех, кто начал отстаивать право интеллигентного человека послать всё подальше и перед лицом смерти поддаться понятным желаниям. Другими словами – право забиться в щель.

Барды, чьё творчество кормилось тоской, появились и стали множиться во времена оттепели. Главным был, конечно же, Окуджава. Он задал тон. Он написал гимны. Он сформулировал философию. «Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке!..», «Когда безумный наш султан…», «Мы крылья белые свои очистим!..»

В этих словах было всё, чего так хотелось: ощущение себя частью некой праведной силы, указание на то, что власть (любая) глубоко омерзительна, и абсолютное оправдание своей социальной пассивности. Мы просто живём, ни в чём не участвуем и уже поэтому – белые и пушистые.

Голос гражданской святости, понимаемой очень оригинально, крепчал и смелел, пока вдруг не зазвучал другой голос, который всех перекрыл. От голоса этого вся бардовская тусовка съёжилась и притихла, потому что в нём были энергия, надрыв, подлинность чувств, боль, смех, движение. Он напугал её своим преклонением перед подвигом павших, своей серьёзностью, своим стремлением рваться куда-то, всё видеть и знать. Ей, тусовке этой, уже становилось как-то по-особому хорошо, она уже погружалась в сладкие сны, а её вдруг грубо растолкали и дали по кумполу.

Она, конечно, заявила, что любит этого человека и признаёт его дар, но на деле она его люто возненавидела. Она возненавидела его сопричастность, его неразрывность с жизнью великой страны, откуда все они тихо свинчивали – кто на Запад, а кто – на Старый Арбат. Она возненавидела его стремление сжечь себя творчеством и нежелание экономить силы и нервы. А ещё – его отзывчивость, его поиск, его патриотизм, его стремление влезать в чужую душу и шкуру, его огонь, его высокие ноты.

Всё это было ей чуждо. Она уже привыкла к другой, своей интонации. К некоему ровному приятному тлению, к ощущению избранности. Она была наполнена страхом смерти и думами о себе, крохотном и несчастном. А тут – метания, созвучие жизни страны, восхождение и патетика.

Когда он умер, они вздохнули с облегчением и начали потихоньку привязывать его к себе, к своей интимной арбатской ноте: «О Володе Высо-о-цком я песню пою-у-у…»

При этом они не перестали его ненавидеть. Их раздражало то, что его голос хочет слышать страна, что к нему не вяжется слово «бард» и что на его фоне они выглядят дёшево. Они мечтали задвинуть Высоцкого в дальний угол. Сделать это можно было только одним способом – убить его слушателя, превратить живого, неспокойного человека в безжизненное, зевающее существо. (На днях мы увидели, как отличается живой Высоцкий из югославской хроники от «воплощения» его песен разнообразными телезвёздами!)

Арбатская система ценностей, обеспечивающая душевный комфорт, оказалась востребована. Народ толпой полез в щель. Он двинул на Старый Арбат – этот сто первый километр от реальности. Многие догадались, что «арбатство, растворённое в крови» – это наркотик, вызывающий некий особенный кайф. Ширнулся этим «арбатством» – и сразу тепло разлилось по организму, прояснилось сознание, пришло счастливое спокойствие и понимание того, что истину не надо искать. Она уже найдена. Истина предельно проста – живи только личными интересами и презирай всё, что тебя потрясает, обязывает и втягивает в какой-то социальный процесс. Всё вокруг ложь и обман. Прав только ты, великий в своей отрешённости.

Первое сомнение в безгрешности и высокой нравственности «арбатства» возникло, когда вышел фильм «Плюмбум» (его, увы, редко показывает ТВ). Он рассказал о мальчике, который, помогая милиции, стал упиваться властью. Авторы фильма ставили перед собой две цели. Первая: показать, что власть – это опасная штука. И вторая – пнуть Павлика Морозова, советского святого, сдавшего органам родного отца. Мальчик, предавший отца, – это маленький негодяй, из которого вырастет негодяй ужасный. Такова была главная мысль. Это был намёк на первородный грех советской цивилизации.

Однако, сами того не желая, авторы ударили не по советской цивилизации, а по родному Арбату. Они показали, из какой мальчик семьи. Его папа и мама вечерами пели: «Возьмёмся за руки, друзья!..» Солировал, конечно же, папа, но и мама, и мальчик подпевали дружно и с упоением. Авторы хотели показать, что папа – прекрасный человек и то, что он промышляет браконьерством, пустяк. За эту шалость сын не должен сдавать папу в милицию.