Хорхе Борхес - Новая встреча. Неизданные беседы

Он нам внушает скорее восхищение, чем любовь.

Да, вы правы.

Что касается пессимизма и скептицизма, вы, Борхес, и стоики — родственные души. Ну, например, если я сейчас спрошу вас: как вы считаете, Бог справедлив или несправедлив? — то я совершенно не знаю, какой ответ услышу.

По отношению ко мне он был очень и очень великодушен; иногда, наверное, несправедлив; не знаю, заслужил ли я, столь любящий книги, заслужил ли я в 1955 году участи стать неграмотным? [108] В 1955 году Борхес полностью ослеп; в том же году он стал директором Национальной библиотеки в Буэнос-Айресе. Мне думается, нет.

Об этом вы говорите в стихотворении «О дарах». [109] Стихотворение включено в сборник Делатель (1960).

Меня все уверяют, что мне вовсе и не обязательно видеть, что я вижу все внутренним зрением, но ведь это просто игра словами, глагол «видеть» достаточно многозначный, но, как бы там ни было, слепой — не видит. И внутреннее зрение, воспоминание об увиденном — не заменят наслаждение от созерцания мира.

Но в одном из последних своих стихотворений, в «On his blindness» [110] На его слепоту (англ.). Сонет из книги Золото тигров (1972). Так же называется сонет Джона Мильтона. , вы говорите: «Я недостоин звезд и недостоин птиц…» [111] Перевод Вс. Багно.

Да, но, говоря это, я, скорее всего, не был искренним.

Освальдо Феррари: Мы с вами, Борхес, не раз, хотя всегда кратко, мимоходом, говорили о католицизме и протестантизме; но еще ни разу не говорили о вашем видении главного персонажа христианских вероучений — Христа.

Хорхе Луис Борхес: Я говорил, — хотя Ренан [112] Ренан Жозеф Эрнест (1823–1892) — французский философ, историк христианства. до меня сказал во много раз лучше, чем я, — что если Христос и не воплощение Бога (а это представляется совершенно невероятным), то он все равно самая необычная фигура в истории человечества. Не помню, говорил ли уже кто-либо, что Христос — это, помимо всего прочего, стиль литературы. Вы читаете «Paradise Lost», «Paradise Regained» («Потерянный рай», «Возвращенный рай») Мильтона и понимаете, что, как заметил Поуп, Отец и Сын разговаривают словно схоласты; но стиль Христа — сверхобычный стиль. Уже многие и многие столетия писатели подыскивают метафоры, ну, достаточно вспомнить… Лугонеса, Гонгору [113] Гонгора Луис де (1561–1627) — испанский поэт, один из крупнейших литераторов европейского барокко. , да можно вспомнить кого угодно. Но никто не нашел столь необычных образов, какие подарил нам Христос, образы, которые изумляют людей вот уже два тысячелетия. Ну, например: «Не бросайте жемчуга вашего пред свиньями» [114] Матфей, 7:6. ; как Он смог придумать такую фразу?! Полагаю, что большинству фраз предшествуют какие-либо варианты; но «бросать жемчуг пред свиньями»… — согласитесь, это нечто необыкновенное, эту фразу нельзя как-либо классифицировать, она — алогичная. Или, например, чтобы осудить погребальные обряды, отличающиеся помпезностью и одобренные религиями, Он говорит: «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов» [115] Матфей, 8:22. . Это ужасает и звучит едва ли не фантастически. Или еще: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень» [116] Иоанн, 8:7. .

Это сказано навсегда.

Следовало бы исправить несправедливость, допущенную по отношению к английскому мистику Уильяму Блейку; всегда было принято думать, что спасение человечества — это вопрос этики, этического развития, такому восприятию способствовал — демагогически, скажем так, — сам Христос, проповедовавший: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» [117] Матфей, 5:3. , то есть все зависит от поведения человека. Затем пришел шведский мистик Сведенборг и сказал, что спасение должно также зависеть и от его интеллектуального развития; он написал великолепную притчу о человеке, что вознамерился обрести блаженство на небесах. Он отрекается от богатства, живет в пустыне — в своей пустыне, отказывается от чувственных, интеллектуальных и эстетических наслаждений, живет добродетельно, истязает себя и, естественно, попадает на небеса, поскольку нет никаких оснований отказать ему в райском блаженстве. Но когда он оказывается на небесах, то осознает: мир горний — намного сложнее земного: согласно Сведенборгу, рай небесный — намного разнообразнее, красочней и, разумеется, интеллектуально богаче, чем наш мир; святой бедняга вынужден слушать беседы ангелов, которые, согласно книге Эмануэля Сведенборга «О небесах и об аде», рассуждают

теологии; он не понимает совершенно ничего, поскольку он не развивал свой ум, и желает как-либо покинуть рай. Когда высшие силы, скажем так, замечают это, они признаются: «Что мы можем поделать с ним? Небеса для него утрачены, ибо он не способен принимать участие в беседах ангелов; надлежит отправить его в ад, к демонам, ведь совершенно очевидно, что он — грешник». И когда они приходят к столь неутешительному умозаключению, то разрешают ему там, в мире ином, сотворить образ его пустыни; и теперь этот человек пребывает в своей иллюзорной пустыне, в полном одиночестве, он истязает себя и молится, но молится и истязает себя без какой-либо надежды на вечное блаженство, ибо знает, что уже никогда не сможет обрести рай небесный [118] Эта притча, под названием «Человек выбирает себе вечность», частично приведена в «Книге Небес и Ада» Борхеса и Биой Касареса. .

Чрезвычайно любопытно.

Ужасная участь. Но продолжим; после Сведенборга пришел Блейк и сказал, что спасение человека должно быть не только этическим, как учил Христос, и не только интеллектуальным, как учил Сведенборг; Блейк сказал буквально следующее: «The fool shall not enter heaven be he ever so holy» («Будь глупец хоть трижды святым, в рай ему не войти») [119] Из «Видения Страшного суда». Перевод С. Сухарева. . А в другой сентенции, уже из «Marriage of Heaven and Hell» («Бракосочетание Неба и Ада»), Блейк заклинает: «Put of holyness and put on intellect», иначе говоря: откажитесь от святости и обретите разум. (Оба смеются.) Согласно Блейку, от учения Христа неотделимы также и вопросы эстетики; поучения Христа — это прежде всего литературные поучения; его притчи — произведения литературы, произведения, которым невозможно подражать. Несколько дней назад я раздумывал о том, — сейчас я расскажу вам о своем замысле, и вы, хотел бы я надеяться, сможете его осуществить, но я его осуществить не смогу, это я знаю, — раздумывал о том, что можно было бы создать произведение, превосходящее все амбиции любого писателя, — а писатели, как правило, чрезвычайно амбициозны, тщеславны, — нечто более значительное по своему дерзкому замыслу, чем умышленно запутанные произведения Гонгоры или тот во многом неоправданный лабиринт, который называется «The Finnegan's wake» («Поминки по Финнегану») Джойса; я говорю о том, что можно было бы попытаться написать пятое Евангелие. В этом пятом Евангелии проповедовались бы вопросы этики, которых нет в остальных Евангелиях. Но самое трудное здесь заключается не в этом; самое трудное заключается в том, чтобы придумать новые притчи — полностью в манере Христа, притчи, которые отсутствуют во всех четырех Евангелиях.