Хорхе Борхес - Новая встреча. Неизданные беседы

Освальда Феррари предлагает Хорхе Луису Борхесу ответить на вопросы, заданные итальянским критиком Лучио Д'Арканджело и писателем Анхелем Бономини.

Освальдо Феррари: Каково для вас основное различие между реалистической и фантастической литературой?

Хорхе Луис Борхес: Поскольку мы не знаем, к какому жанру: реалистическому или фантастическому — следует отнести саму вселенную, то ответ зависит от читателя, а также от намерения писателя, так ведь? Но, согласно идеалистическим представлениям, все — фантастика, и все — реальность. А может быть, это все одно и то же.

В нашем веке говорят о фантастическом без фантомов, без призраков и привидений, о фантастическом в интеллектуальном, метафизическом смысле; подчас речь идет о фантастическом как о чем-то близком к парадоксу. Каково ваше мнение об этом?

Я… я полагаю, что первым аргентинским писателем, сознательно разрабатывавшим фантастический жанр, был Леопольде Лугонес, [24] Лугонес Леопольдо (1874—938) — аргентинский поэт, прозаик, эссеист. Оказал существенное влияние на многих латиноамериканских писателей XX века — в том числе и на Борхеса. автор сборника «Чуждые силы»; в рассказах из этой книги — и, в частности, в «Изуре» — нет фантомов, призраков; «Изур» — это фантастическая история об одной обезьяне, сошедшей с ума, когда она попыталась заговорить; эту книгу — а о ней обычно забывают — Лугонес опубликовал в первое десятилетие XX века, кажется, в самом начале века. Книга не заигрывает ни с декоративной прозой модернистов, ни с архаизированной прозой тех, кто подражал испанцам, и она прошла почти не замеченной. Но это, без сомнения, — великая книга; в «Антологию фантастической литературы», которую составили Сильвина Окампо, Биой Касарес и я, мы включили, правда, не рассказ «Изур», а «Абдерских скакунов», произведение, истоком которого является один из сонетов… француза Эредиа.

Мои коллеги спрашивают: чем вы объясняете возрождение фантастической литературы в Аргентине?

Не знаю, но предполагаю, что одним из виновников в данном случае являюсь я сам. ( Оба смеются ). Но я и должен был оказаться виновником; одной из первых прочитанных мною книг были рассказы Эдгара По, те самые, незабываемые, а также великолепные произведения Уэллса: «Машина времени», «Остров доктора Моро», «Первые люди на Луне», «Человек-невидимка» и другие. Все это сказалось и в моих первых фантастических рассказах.

Находятся люди, которые утверждают: в будущем художественной фантастической литературы не будет.

Почему же?

Она будет вытеснена научной фантастикой. Вы разделяете подобное мнение?

Прежде всего, мне не очень-то нравится сам термин — «научная фантастика».

Но вы не думаете, что она вытеснит художественную фантастическую литературу…

Конечно нет… Лично я убежден в том, что научная фантастика — бедная родственница литературы. Например, в «Саге о Вельсунгах» [25] Сага о Вельсунгах — произведение древнегерманской литературы. нам рассказывают о человеке, который, надев на палец кольцо, стал невидимкой, от нас требуют только поверить в это. Но когда нам говорят о том, что необходимо погрузиться в специальную жидкость винного цвета, что необходимо раздеться для того, чтобы стать человеком-невидимкой, как в великолепном романе Уэллса, — то от нас требуют усилий для веры. И мы думаем: а почему автор не изобрел данного прибора? В первом же случае от нас требуется только вера, и все; мы верим в колдовской предмет и с легкостью признаем его существование. В общем, я думаю, что со временем, вероятно, литература вновь обратится к описанию колдовского предмета, потребует от нас только веры и не будет утомлять читателя описаниями лабораторных исследований и требовать усилий для веры. Мне кажется, что намного легче признать существование волшебного кольца, чем фантастических лабораторий. Для меня, по крайней мере, так легче, поскольку я в общем-то ничего не смыслю в науке.

Понятно.

Но в конце концов научная фантастика станет, вероятно, одним из жанров фантастической литературы, и не более. Они ведь друг другу не противоречат.

Сейчас полагают, что если литература и не умрет естественной смертью, то, во всяком случае, она ограничена тематически. Что вы можете сказать о тематике фантастической литературы?

Наверное, вместо слова «тематика» следовало бы просто сказать «тема», но сейчас любят длинные слова с ударением на третьем слоге от конца: «методология» вместо «метод», «тематика» вместо «тема»… Полагаю, что темы фантастической литературы таковы же, как и темы литературы в целом. Уэллс в своей автобиографии рассказывает, например, что когда он, полунищий, туберкулезный юноша, приехал из Кента в Лондон, то он чувствовал себя страшно одиноким. И он написал «Человека-невидимку» для того, чтобы передать это свое одиночество. Именно одиночество стало источником этой книги. Иначе говоря, источники фантастической литературы такие же, как источники любой литературы; эмоция, скажем так.

Ясно.

Без эмоций нельзя писать. Мне непонятно, почему людям столь понравилась мысль о том, что машина может писать стихи. Конечно, ничего невероятного в этом нет; но какая необходимость машине писать стихи? — абсолютно никакой. И если я переживаю какое-либо чувство, я смогу сам излить свою душу, мне вовсе не нужно приводить в движение какой-либо механизм.

Освальдо Феррари: Борхес, есть книга и есть автор, которые для большинства читателей остаются загадочными, хотя вы говорили о них не раз и подробно. Я имею в виду Джеймса Джойса и его «Улисса».

Хорхе Луис Борхес: Вероятно, книга и была написана так, чтобы оставаться загадочной. Так, чтобы ее комментировали и объясняли. Думаю, что Джойс писал свою книгу как экспериментальную, в ней должна была оставаться тайна, или сам принцип построения был для него чрезвычайно важен. Я читал книгу Стюарта Гилберта [26] Гилберт Стюарт (1883–1969) — английский литературовед, переводчик. , она написана как план «Улисса», и эта книга доставляет большее удовольствие, чем «Улисс», который без книги Гилберта читать, по-видимому, и невозможно. Например, в книге Гилберта объясняются риторические фигуры, с которых начинается каждая глава «Улисса». В каждой главе — свой главный цвет. Предположим, красный. Затем, в каждой главе речь идет о жизнедеятельности организма; в случае с красным цветом мы должны говорить о крови. Таким образом риторическая фигура соотносится с определенным часом, с определенным эпизодом, и можно сравнить главу, соответствующую суждениям Стивена Дедалуса, с главой, соответствующей суждениям Леопольда Блу- ма, и наконец наступает момент, когда они оба останавливают внимание на туче. И становится понятным, что такой параллелизм многого стоит. Кроме того, каждый эпизод в романе соответствует определенному эпизоду «Одиссеи»; становится понятным параллелизм жизней героев. А также какова техника письма… Если я не ошибаюсь, в книге Гилберта есть глава, где приводится полный список использованных Джойсом метафор; приводятся примеры синекдохи, метонимии и так далее. Есть, например, и глава, где говорится о системе вопросов и ответов; своеобразный катехизис. В конце романа — знаменитый внутренний монолог Молли, тридцать или сорок страниц без знаков препинания, он соответствует потоку сознания, хотя Гилберт и указывает на то, что поток сознания — бессловесен: кто-либо размышляет о чем-либо, но не оформляет свои мысли словесно. Иначе говоря, поток сознания стремится отвергнуть язык, или, по крайней мере, должны быть употреблены только глаголы, не более. Но Джойс использует и прилагательные, и существительные, и предлоги, и союзы, и даже строит целые фразы.