Хорхе Борхес - Новая встреча. Неизданные беседы

Да, я вынужден был многое придумывать, поскольку не знал, где он действительно скрывался; возможно, вне пределов столицы. Но об этом я ничего не знал и не знаю. Знаю, что он не встречался ни со своей невестой, ни с друзьями — он не хотел подвергать их опасности; знаю, что он не читал газет, чтобы не подумали, будто на его решение повлияла постоянная критика президента со стороны журналистов. В общем, он был индивидуалист, одиночка. Итак, прочтем.

Вы пишете:

«Затем он перебрался в комнату, выходившую в немощеный внутренний дворик. Смысла в этом большого не было, однако там, решил он, ему будет легче начать свое добровольное заточение.

Лежа на узкой железной кровати, на которой он теперь мог вволю отдыхать, как бывало прежде, он с легкой грустью смотрел на пустую книжную полку. Все свои книги он продал, даже „Введение в юриспруденцию". Осталась только Библия, в которую он обычно не заглядывал и которую до конца не дочитал.

Теперь он стал изучать ее страница за страницей, порой с интересом, порой со скукой, и поставил себе задачу выучить наизусть какую-нибудь главу из Исхода и заключение Екклезиаста. Вникать в то, что он читал, он даже не старался. Он был вольнодумцем…» [37] Здесь и далее рассказ «Авелино Арредондо» дается в переводе Б. Дубина.

Думаю, всё так и было, да.

Вы пишете, что он был вольнодумцем…

Да, он был вольнодумцем; думаю, что в те времена именно так и говорили: вольнодумец. Сейчас это слово уже не встречается в речи, да? Free thinker — по-английски; по-французски — esprit fort, сильный духом, — звучит так, словно чествуют вольнодумца. Во Франции так говорят… так говорили об атеисте; в XVIII веке вольнодумцем называли того, кто не желал подчиняться никаким властям. Но — дальше…

«Он был вольнодумцем, однако каждый вечер непременно читал „Отче наш", как обещал матери, уезжая в Монтевидео…»

Это — черта автобиографическая: я обещал маме [38] Мать Хорхе Луиса — Леонор Асеведо де Борхес (1876–1975). В семье существовал подлинный культ матери. читать перед сном «Отче наш» и делал это каждый вечер. Получается, что я, весьма бесцеремонно, вторгся в выдуманную судьбу Авелино Арредондо. ( Смеется ).

Неожиданное саморазоблачение, Борхес. ( Смеется .)

Целомудренное саморазоблачение.

Читаю дальше: «Нарушить сыновнее обещание он не решался, опасаясь, что это может принести ему неудачу…»

Конечно, суеверие. Но ведь оно не противоречит образу Авелино Арредондо.

Разумеется, нет; и кроме того, это мало-помалу вводит нас в курс дела.

А я, помимо всего прочего, хотел, как это принято, дать характерные черточки того времени.

Но читаю дальше: «Он знал, что назначенный час наступит утром двадцать пятого августа. Знал точно, сколько дней остается до того срока. Когда же срок настанет, течение времени прекратится, вернее, будет уже безразлично, что произойдет потом…»

Когда ждешь — всегда состояние такое. Когда я оказываюсь в Европе, то думаю: «Вот вернусь в Буэнос-Айрес…» А сейчас думаю: «Был бы я в Италии… был бы я в Японии…» — так, словно будет безразлично, что произошло бы потом. Когда кто-либо ждет… нет, не так… когда мужчина ждет женщину, он думает: «Лишь бы она пришла» ( оба смеются ), а что будет потом — ну какое это имеет значение?!

Читаю дальше: «Он ждал этой даты, как ждут счастья или освобождения. Он остановил свои часы, чтобы не смотреть на них постоянно, но каждую ночь, услышав двенадцать глухих ударов колокола, отрывал листок календаря и думал: „Одним днем меньше"…»

Так делал один мой друг, он был врачом в Ла-Пампе [39] Л а-Пампа — провинция в центральной части Аргентины. ,— ожидая, когда пройдет какой-либо определенный срок, он отрывал в полночь листок календаря. Иначе говоря, я не придумал ничего ( смеется ), все мне было подсказано жизнью; да и что другое может делать человек, считающий дни?!

( Смеется .) Но жизнь вам подсказывала для этого рассказа чрезвычайно важные детали. Итак: «Сперва…»

Мне очень любопытно слушать ваше чтение, я ведь не помню, что произойдет дальше; этот рассказ я написал уже так давно…

Мы приближаемся к важному моменту:

«Сперва он пытался установить некий распорядок дня. Пил мате [40] Мате (парагвайский чай) — тонизирующий напиток, популярный в юго-восточных странах Латинской Америки. , курил сигареты, которые сам набивал, читал и перечитывал определенное количество страниц, пробовал разговаривать с Клементиной, когда она приносила на подносе еду, повторял и дополнял будущую свою речь, прежде чем погасить свечу. Беседовать с Клементиной, женщиной пожилой, было не очень легко — все ее помыслы и воспоминания были о деревне, о деревенской жизни.

Были у нее также шахматы, и он разыгрывал как попало партии, даже не доводя их до конца. Одной ладьи не хватало, он заменял ее пулей или винтеном…»

Упоминание о пуле — здесь очень кстати, оно подготавливает читателя к финальному выстрелу.

Без сомнения.

А винтен — это деталь типично уругвайская; в Уругвае медную монету называют винтен, у нас такого слова, кажется, нет.

Но вам, Борхес, надо объяснить, куда приведет нас упоминание о пуле и кому эта пуля предназначена.

Пуля предназначена президенту республики…

Президенту Восточной республики Уругвай.

Да, Идиарте Борде. И странно, что в стране эта реальная история совершенно неизвестная, все, кто читал мой рассказ, полагают, что я ее выдумал. В Уругвае об этом историческом эпизоде тоже никто уже не помнит; получается, я спас его от забвения. Точно не помню, когда все это произошло… но, кажется, в первое десятилетие двадцатого века. [41] Идиарте Борда был убит в 1897 году.

Освальдо Феррари: Мне думается, Борхес, что главная проблема, которая больше всего занимает вас, — это время, а, например, Паскаля — пространство.

Хорхе Луис Борхес: Да, при мысли о бесконечности пространства он ощущал головокружение. Любопытно вот что: если вы перечитаете «De rerum natura» [42] «О природе вещей» (лат.). Лукреция, то увидите, что он был зачарован идеей бесконечного пространства.

Бесконечной вселенной.

Да, бесконечной вселенной; он ощущал нечто, похожее на головокружение, но — головокружение приятное. Шпенглер — однажды я уже говорил об этом — полагал: греки, а затем римляне, их ученики, представляли мир в виде ряда сфер, расположенных в пространстве, отсюда — Фаустова культура, зачарованная идеей бесконечности времени и бесконечности пространства. Но Лукреций, задолго до Фаустовой культуры, уже был зачарован этой мыслью, а позже она, эта мысль, ужаснула Паскаля.