Кайса Орландер - Репортаж из «общества благоденствия»

Раньше я никогда не ходила на фабрике в туалет. Терпела, пока не вернусь домой. За 15 лет я не сделала ни одного перерыва во время работы, за исключением десятиминутной паузы утром и вечером. Но в последние годы я плевать на все хотела. Сейчас позволяю себе пройтись и размять ноги. Однажды слышу, заведующий кадрами шепчет нашей начальнице: «Следи, чтобы они без крайней надобности в туалет не ходили». Да, сейчас у нас в Швеции установился американский стиль. Я родилась в маленькой деревушке под Гётеборгом. Отец мой был сапожником, дед и дядя — тоже. Сапожник много не заработает. Хотелось ли нам учиться в средней школе? Еще бы, да откуда денег взять, господи? У нас в деревне был молодежный театр. Я там играла на сцене с малых лет. Это было самое веселое. У нас была труппа вроде ревю. Мы пели и устраивали выступления. Выезжали в парки отдыха и на праздники. Дважды в неделю занимались гимнастикой и все время вместе ходили в швейный кружок, каждую субботу. Это было весело: каждую субботу танцы. Каждый вечер мы что-нибудь устраивали. Потом в округе появилась ткацкая мастерская. Люди туда валом повалили. Я после школы тоже поступила туда — надо же было зарабатывать. В 1935 году вышла замуж. Где мы только не жили: в Стокгольме, Буросе, Гётеборге, Линчёпинге, Херьюнге и т.д. У нас трое детей. В 1948 году приехали в Хёганес. Но до сих пор я еще чувствую себя здесь как приезжая. Городок маленький. Люди недоверчивые. За все время я не завела ни одного знакомства. И все-таки нам жилось совсем не плохо. Потом в начале 50-х годов муж ушел от меня. Тогда я устроилась на работу у Арнберга на полный рабочий день. Младшей девочке было 10 лет. После обеда до моего прихода с фабрики дети оставались одни. В то время я никогда не ходила — я носилась. Я неслась с работы в магазин, потом домой; утром, в обед и вечером я летела на работу, чистила, мыла, готовила. Сама не знаю, как я выдержала. Просто не успевала думать. Что нужно было, то и делала. А как подошло время к старости, двойная работа дала себя знать: на фабрике работаешь не разгибая спины, дома не разгибая спины стираешь, утюжишь, варишь. Я тогда заболела, стала на себя не похожа... Я и детей всех научила шить. Мы сами шили себе всю одежду. Дети были музыкальны, пели, играли. По крайней мере, мы не скучали. Нам вместе так хорошо было. Дети все получили среднее образование. Девочки вышли замуж и живут в Средней Швеции. Мальчик стал фотографом в Норланде. Я осталась одна. Дочь моя хочет, чтобы я переехала жить к ней, мы бы вместе ходили в город, по магазинам и все такое. Здесь у меня вообще нет друзей. За все годы, с тех пор как ушел муж, никто ни разу не пригласил меня в гости. Пока дети были здесь, еще была какая-то жизнь.

Сейчас все как вымерло.

Мне нужно ходить отмечаться на биржу и на всякий случай еще год прожить в Хёганесе...».

«Цель наша — в том, чтобы мы, народ, стали хозяевами средств производства. Каждый, кто работает, должен быть совладельцем той фабрики, на которой он работает, планировать производство, разделять ответственность, распоряжаться прибылью. Разве это не ясно, не разумеется само собой?»

«Мы ехали из Хёганеса в Копенгаген на попутном грузовике. Водитель говорил: «У Арнберга с женщинами обращаются как со скотиной. Вот именно, со скотиной. Хотя, пожалуй, нет, со скотиной так не обращаются, жалко ее. А баб выбрасывают на улицу. Так и выбрасывают. После 20, 30, 40 лет каторжной работы на фабрике. Директор называет фабрику «благотворительным учреждением, домом для престарелых». А из них уж и так все соки выжаты».

«Тяжело выдерживать такое напряжение. Нормы все лезут вверх. Как раз в тот момент, когда привыкнешь к одной рабочей операции, тебя переводят на другую. Это выбивает из колеи. Всегда вначале шьешь медленнее и зарабатываешь меньше. Начинаешь себя подгонять, проверять и снова подгонять. В этом вся штука».

«Установить аккордную норму нетрудно. Я ориентируюсь по нормальной швее. Ее выбрать легко. Я же знаю, какие рабочие операции следует выполнять, — например, какое движение нужно делать рукой. Я смотрю, каким способом швеи справляются с заданием. Хочешь сделать перерыв — расплачивайся из своего кармана. Я думаю, всякому ясно, что предприятие не обязано оплачивать перерыв швее, которая не выполняет норму».

«15 лет я не пользовалась их туалетом. Слишком было дорого. Теперь мне плевать на все. Теперь мне все безразлично. Даже иной раз пройдусь туда-обратно. Только бы время скорее шло».

«Конечно, есть перерывы. Но либо на них времени не хватает, либо нельзя себе их позволить».

«Нужно время от времени встать и размять ноги. Я выхожу из-за стола, даже когда мое время учитывается. Потом приходится повышать темп работы и наверстывать время».

«Я устаю, если ни с кем не могу поговорить, а только сижу за машиной. А чуть шаг ступишь, сразу говорят: ты, дескать, шляешься по всей фабрике».

«Верно. Но кто будет платить?»

«Фабрика — не богоугодное заведение и не приют для престарелых».

«Мой брат собирался продолжать учиться, но директор сказал: — А кто будет платить за твои учебники? И брат не смог больше учиться. Не хотела бы я еще раз пережить свое детство. Я поступила на фабрику в 14 лет. Сейчас мне 60.

Все здесь в городе знают сыновей директора Арнберга. Их не больно-то уважают. В середине 50-х годов было время расцвета. Вы себе не представляете, как они выжимали из нас соки. Только что не с кнутом над нами стояли. И подумать только — ведь платили такие высокие ставки дипломированным экономистам, а рабочие не получали ничего.

Я вышла замуж в 30 лет. Мой муж работал в Хёганесской компании. Но у него обнаружили что-то в легких и положили в больницу на три месяца. После больницы он год был на инвалидности. Потом его освидетельствовали и признали здоровым. Теперь он уже не получает никакого пособия, правда, его перевели работать в другой цех. Однако домой он возвращается совершенно измученным. Но Хёганесская компания — это еще хорошо по сравнению с Арнбергом.

Ведь что получается! Те, кто должен иметь права, нынче не имеют никаких прав.

У нас сын. Сейчас он уже подрос и получил аттестат зрелости. А будь у нас еще дети — какое уж тут образование! Не могу себе представить, каково тем, у кого больше детей.

Это ведь так дорого — иметь детей.

Самое главное: рабочим ничего не достается из прибылей предприятия. Хозяева хотят выжать из человека все и отделываются самой низкой платой.

Между рабочими нет никакой солидарности. Никто ни с кем не дружит. Многие заискивают перед начальством. Не с кем даже словом перемолвиться. Как в тюрьме. Раньше было легче и совсем другой темп. Мы даже иногда шутили за работой. Некоторые швеи из-за такой работы стали просто психически ненормальными. В этом только фабрика виновата. Мать честная — работать до обморока! Это же безумие! Сегодня четверо потеряли сознание, и их пришлось отправить домой. Одна молодая женщина сегодня вскочила и начала кричать. Просто ей нужно было выкричаться. Ей казалось, что кто-то ей поможет, возьмет у нее работу. Нервы отказали».