Виктор Гюго - Том 15. Дела и речи

И это до того дня, когда депутаты, участвуя вместе с нами в деле освобождения, смогут вернуть тем, кто их избрал, мандаты, которыми он им обязан, и отечество, которым мы им обязаны.

Эльзасские и лотарингские депутаты от уступленных Пруссии департаментов находятся сегодня в исключительном положении, которое следует особо отметить. Все депутаты остальной части Франции могут быть переизбраны или заменены; только с ними этого не может произойти. Их избиратели лишены своих прав.

В настоящее время — и мирный договор не может этому помешать — Эльзас и Лотарингия представлены в Национальном собрании Франции. От Национального собрания зависит продлить полномочия этих представителей. Мы должны провозгласить это продление полномочий. Оно свершается по праву. Оно является нашим долгом.

Нельзя допустить, чтобы депутатские места от Эльзаса и Лотарингии, ныне занятые, опустели и оставались пустыми по нашей воле. Для всего населения Франции право быть представленным — абсолютное право; для Лотарингии и Эльзаса — это священное право.

Поскольку Лотарингия и Эльзас не могут отныне назначать других депутатов, нынешние депутаты должны быть сохранены. Они должны быть сохранены на неопределенное время, во всех последующих созывах Национального собрания, вплоть до того дня — мы надеемся, что он не за горами, — когда Франция будет снова владеть Лотарингией и Эльзасом и когда нам вернут эту половину нашего сердца.

Резюмируем:

Если мы допустим, чтобы наши уважаемые эльзасские и лотарингские коллеги ушли в отставку, мы увеличим бремя мирного договора.

Франция заходит в уступках дальше, чем Пруссия в вымогательстве. Мы предлагаем то, чего от нас не требуют. Необходимо, чтобы в вынужденном выполнении договорных обязательств с нашей стороны ничто не походило на согласие. Терпеть, не приемля, — вот в чем достоинство побежденного.

По изложенным выше причинам, не предвосхищая решений, которые может им в дальнейшем подсказать их совесть,

считая необходимым вернуться впоследствии к указанным вопросам,

нижеподписавшиеся депутаты приглашают своих коллег от Эльзаса и Лотарингии вновь занять свои места в Собрании и сохранить их за собой.

Здесь присутствует группа лиц, находившихся в окруженном Париже и переживших все стадии этой осады, самой необычайной из всех, какие знает история. Народ Парижа вел себя великолепно. Я уже об этом говорил и скажу снова. Каждый день приносил все новые страдания и все новые проявления героизма. Нет ничего более волнующего, чем преображение Парижа: столица роскоши превратилась в город нищеты; город неги превратился в арену битвы; город веселья превратился в средоточие ужаса и смерти. По ночам улицы погружались во мрак, и все же не было ни одного преступления. Я, выступающий перед вами, каждую ночь проходил один чуть ли не через весь неосвещенный и пустынный город; в Париже было немало страдальцев и немало голодных, не было ничего — ни огня, ни хлеба, и при этом царила полная безопасность. Парижане проявляли храбрость в борьбе с внешним врагом и доблестно переносили трудности внутри города. Два миллиона человек показывали миру этот незабываемый пример. Это была новая, неожиданная сторона величия Парижа. Те, кто это видел, никогда этого не забудут. Женщины так же бесстрашно переносили голод, как мужчины шли в бой. Никто никогда не вступал в такое возвышенное единоборство со всеми бедствиями сразу. Да, парижане страдали, — но знаете ли вы, как? Они страдали с радостным чувством, ибо каждый говорил себе: «Мы страдаем во имя родины».

И затем, каждый говорил себе: «После того, как кончится война, после того, как пруссаки уйдут или будут изгнаны (я предпочитаю сказать «будут изгнаны»), какой прекрасной покажется нам награда!» Так говорили и ждали возвышенного зрелища, когда Париж и Франция сольются в одном объятии.

Все ждали, что мать, не помня себя от радости, бросится в объятия сына, что великий народ принесет благодарность великому городу.

Говорили: «Мы отрезаны от Франции; Пруссия воздвигла стену между Францией и нами; но пруссаки уйдут, и стена рухнет».

И что ж, господа? Нет! Париж и после снятия осады остался одинок. Пруссии там уже нет, а стена остается.

Между Парижем и Францией высилось препятствие — Пруссия; теперь между ними стоит другое препятствие — Собрание.

Задумайтесь над этим, господа.

Париж рассчитывал на вашу признательность и столкнулся с вашей подозрительностью!

Но что он собственно вам сделал?

Сейчас я скажу, что он вам сделал.

В обстановке всеобщего упадка он не опустил голову; когда Париж увидел, что у Франции не осталось больше солдат, он преобразился в армию; он продолжал надеяться, когда все впали в отчаянье; Париж устоял после того, как пал Фальцбург, после того, как пал Туль, после того, как пал Страсбург, после того, как пал Мец. Его не устрашил даже миллион вандалов. Париж пожертвовал собою ради всех нас; он явил великолепное зрелище города, принесшего себя в жертву. Вот что он вам сделал! Он спас Франции больше чем жизнь — он спас ей честь.

И вы остерегаетесь Парижа! И вы относитесь к нему с подозрением!

Вы берете под сомнение мужество, самоотверженность, любовь к родине, великий пример сопротивления в обстановке всеобщего отчаяния, неукротимую волю вырвать из рук врага Францию, всю Францию! Вы остерегаетесь города, который создал всемирную философию, который своим сиянием завоевывает для вас мир, покоряет его своими ораторами, своими писателями, своими мыслителями; вы остерегаетесь города, который явил столько примеров отваги и столько примеров мудрости; остерегаетесь Парижа, который преобразует вселенную по своему образу и подобию, города, где цивилизация поднялась на новую ступень! Вы боитесь Парижа, Парижа, воплощающего братство, свободу, авторитет, могущество, самоё жизнь! Вы ставите под сомнение прогресс! Вы пытаетесь учредить надзор за источником света!

Подумайте же над этим!

Этот город протягивает вам руки; вы ему отвечаете: «Можешь закрыть свои ворота». Этот город стремится к вам, а вы отступаете при его приближении. Он предлагает вам свое неограниченное гостеприимство, под сенью которого может укрыться вся Франция, гостеприимство, которое явится залогом всеобщего согласия и мира, а вы колеблетесь, отказываетесь, страшитесь этой гавани, словно западни!

Да, я утверждаю: для вас, для всех нас Париж — это гавань.

Господа, если вы хотите быть мудрыми, проникнитесь доверием к Парижу. Если вы хотите быть политическими деятелями, исполнитесь братскими чувствами. Вернитесь в Париж, вернитесь туда немедленно.