Виктор Гюго - Том 15. Дела и речи

Так вот, — скажу вам прямо в глаза, — вы отбрасываете проблемы истинные ради проблем ложных, проблемы живые ради проблем мертвых! Вот какова ваша политическая мудрость! Вот какое зрелище вы нам являете! Исполнительная и законодательная власти враждуют между собой, правители хватают друг друга за шиворот; все остановилось, все дела заброшены! Пустые и жалкие споры! Партии терзают конституцию в надежде разорвать на части республику; люди изолгались; одни забывают свои клятвы, другие забывают свои вчерашние требования, а пока происходит эта жалкая суматоха, уходит время, а значит, и жизнь!

Вот до какого положения вы нас довели! Мы пришли к подрыву всех авторитетов, к унижению, а следовательно, и к бессилию власти, к застою, к оцепенению, к состоянию, подобному смерти.

Нет больше величия, нет силы, нет движущего начала. Одни только перебранки, грызня, ссоры, потасовки! Правительства не существует.

И в какой момент все это происходит!

В момент, когда мощная, проникнутая демократическим духом инициатива необходима как никогда! В момент, когда цивилизация, стоящая перед торжественным испытанием, более чем когда-либо нуждается во власти активной, умной, плодотворной, способной к проведению реформ, внимательной к страданиям народа, полной любви, а стало быть, и силы! В момент, когда наступают смутные дни, когда все материальные интересы готовы вступить в бой со всеми принципами, когда перед обществом, требуя от него незамедлительного разрешения, возникают самые грозные проблемы, когда приближается 1852 год, страшный, загадочный, несущий неизвестность! В момент, когда философы, публицисты, вдумчивые наблюдатели — не государственные деятели, а просто разумные люди, — внимательным и тревожным взглядом стремящиеся проникнуть в густую мглу неведомого будущего, явственно различают оглушительный грохот врат революции, которые снова отверзаются во мраке. (Всеобщее волнение. Несколько депутатов правой смеются.)

Господа, я кончаю.Не будем скрывать: какой бы бурной ни была наша дискуссия, как бы глубоко ни волновала она массы, это — лишь предисловие.

Повторяю, приближается 1852 год. Близится час, когда снова восстанут и перейдут в свое последнее наступление на связанное по рукам и ногам всеобщее избирательное право все упомянутые мной притязания, разбуженные и ободренные пагубным законом от 31 мая, вооруженные им, все эти стародавние «традиции», которые являются не чем иным, как стародавними узурпациями.

Близится час, когда произойдет грандиозное столкновение: все отжившие политические институты — монархизм, отстаивающий императорскую или королевскую власть, кулачное право, божественное право — ринутся в бой против великих демократических прав, прав человека! В этот час все снова будет поставлено под сомнение. По милости упрямых притязаний прошлого мрак снова покроет то великое и славное поле битвы, на котором развертывают свои сражения мысль и прогресс и которое называется Францией. Не знаю, как долго продлится это затмение, не знаю, насколько затянется бой; но я твердо знаю одно и предсказываю и утверждаю это: право не погибнет! И когда снова воссияет свет, нам откроется, что в этой борьбе выстояли только два воителя: бог и народ!

(Бурная овация. Все левые депутаты окружают оратора у подножия трибуны и жмут ему руку. Заседание прерывается на несколько минут, несмотря на крики председателя и приставов.)

Господа! Многие из вас, воодушевленные благочестивой, святой мыслью, явились сюда из самых отдаленных уголков земного шара. Среди вас есть публицисты, философы, священники всех христианских исповеданий, выдающиеся писатели и немало тех популярных общественных деятелей, которые указывают своим народам путь к свету. Вы хотите, чтобы решения этого собрания людей убежденных и духовно зрелых, стремящихся к благу не какого-либо одного народа, а всех народов, были приняты в Париже. (Аплодисменты.) К тем принципам, которыми в наше время руководствуются государственные люди, правители, законодатели, вы добавляете еще некий высший принцип. Вы, можно сказать, раскрываете евангелие на его последней странице, священнейшей из всех, — той, которая призывает всех детей единого бога жить в мире; и в этом городе, некогда провозгласившем только братство граждан, вы ныне провозглашаете братство всех людей.

Приветствую вас! (Продолжительное движение в зале.)

Перед лицом такой мысли и таких действий изъявления личной благодарности неуместны. Позвольте же мне в первых словах, обращенных к вам, отвлечься от самого себя, в известной мере забыть об оказанной мне великой чести и помнить только о том великом деле, которое вы хотите совершить.

Господа! Эта святая, эта великая мысль — мир во всем мире, неразрывное единение всех наций, признание евангелия верховным законом, замена войны мирным посредничеством — осуществима ли она? Возможно ли претворить эту святую идею в жизнь? Многие позитивные умы, как теперь выражаются, многие политики, «состарившиеся в делах государственных», как ныне принято говорить, отвечают: «Нет!» Что касается меня, я отвечаю вместе с вами, отвечаю без колебаний, отвечаю: «Да!» (Аплодисменты.) И я сейчас постараюсь доказать это.

Я иду дальше. Я не только говорю, что эта цель достижима, я говорю: она несомненно будет достигнута; можно только отсрочить или приблизить этот момент — вот и все.

Законы, устанавливаемые людьми, не отличаются и не могут отличаться от божественного закона. Но божественный закон предписывает не войну, а мир. (Аплодисменты.) Люди начали с борьбы, как мироздание началось с хаоса. (Возгласы: «Браво! Браво!») Что было их отправной точкой? Война; это очевидно. Но куда они идут? К миру; это столь же очевидно.

Когда вы провозглашаете эти великие истины, вполне понятно, что вашим утверждениям противопоставляют отрицание; вполне понятно, что вашей вере противопоставляют сомнение; вполне понятно, что в эти дни смут и жестоких распрей идея мира во всем мире поражает и смущает людей почти так же, как их поразило и смутило бы, если б идеальное и невозможное вдруг стало бы реальностью; вполне понятно, что люди кричат: «Утопия!» Что касается меня, смиренного и незаметного участника этого великого дела девятнадцатого века, я мирюсь с этой косностью умов, не удивляясь ей и не впадая в уныние. Возможно ли, чтобы люди не отворачивались и, ослепленные ярким светом, не закрывали глаза, когда посреди мрака, еще тяготеющего над нами, вы внезапно распахиваете перед ними лучезарные врата будущего? (Аплодисменты.)