В Клембовский - Тайные разведки (военное шпионство)

«У нас народные массы менее дисциплинированы, чем в Германии, но зато средние классы менее способны на низость, — писал уже после франко-прусской войны г. Ренан. — К чести Франции надо сказать, что во время последней войны почти невозможно было найти француза, способного хотя бы удовлетворительно сыграть роль шпиона: ложь, низость и распущенность слишком противны нам» [113].

Комментатор Ваттеля, Пинейро Феррейра, относится к шпионству с большей терпимостью и клеймит позором только тех лиц, которые злоупотребляют гостеприимством приютившей их страны. «Человека, старающегося доставить своему правительству важные и интересные для него сведения и не злоупотребляющего при этом доверием, нельзя смешивать, — говорит он, — с тем, кто за великодушное обращение какого-либо государства отплачивает ему нанесением вреда» [114].

Почти такого же мнения придерживается Карро: «Шпионство — одно из подготовительных средств прусских побед. Оно состоит не в мало применяемом во Франции, хотя вполне законном, искусстве освещать себя на войне, захватывать противника врасплох и не давать захватывать себя. Под этим позорным словом Кант понимал совершенно иное, хотя он не знал столь усовершенствованного теперь искусства опутывать целые государства гигантскими сетями тайной инквизиции, вовлекая в них не только политику и законы, производительные силы, труды и промышленность народов, но и самые сокровенные вещи, частные стороны его жизни, врываясь в тайны его домашних очагов, ведя точный счет богатствам его граждан, анализируя его стремления, симпатии и антипатии, одним словом, вторгаясь в область всего, что может быть доверено другу, но должно быть тщательно скрываемо от любопытства того, кто может сделаться завтра врагом. Что сказал бы строгий моралист о тех фанатиках, которые в течение многих лет, шаг за шагом, путем неусыпных забот вторгаются в душу народа, нарушая его сокровеннейшие тайны? Подобное ремесло может быть облагорожено сопряженной с ним опасностью; но безнаказанность делает его низким. С горделивой иронией, более обидной, чем бранное слово, Бисмарк спросил однажды, что особенного заключает в себе французская честь и в чем состоит ее отличие от чести других наций? Такой вопрос был неосторожен. Несомненно, что французская честь несходна с прусской, так как ее возмущают подобные картины. Последний французский солдат с отвращением отказался бы от той роли, которая ставится так высоко в ваших штабах. В этом сказывается разница этих двух народов» [115].

Юрист Блюнчли, утверждающий, что по самому существу своему шпионство неразрывно связано с понятием о войне, выражается об нем так: «Действуя от имени своего правительства, шпионы могут быть искренны и полагать, что исполняют патриотический долг. Смертная казнь имеет целью устрашать их; принято даже позорным образом вешать шпионов. Однако такая мера должна применяться лишь в крайних случаях. Почти всегда она превышает степень преступности шпиона».

Еще больше сочувствия к шпионству военного времени слышится в следующих словах маршала Бюжо: «Английские, русские и американские офицеры, не колеблясь, переодеваются, принимают на себя какое-нибудь ложное звание или вымышленное занятие, чтобы проникнуть в тайны противника. Основываясь на таких действиях, можно ли обвинять их в лживости с большей справедливостью, чем обвинять в убийстве солдата, наносящего сабельный удар врагу? Нет! Они рискуют жизнью (так как лазутчиков вешают) за службу отечеству, и цель извиняет характер этой службы. Следовало бы поощрять их пример во французской армии, и тогда сведения, доставленные одним из своих, были бы полнее и вернее, чем сведения, добытые подкупленными евреями, женщинами и разносчиками… Если лазутчиками служат военные, то надо осыпать их чинами и наградами, ибо великое средство для достижения успеха на войне заключается в знании секретов противника, и если они раскрыли их, то этим оказали громадную услугу и проявили большую преданность». В другом месте Бюжо замечает, что «подкуп — печальное дело; но война влечет за собой целый ряд зол, нравственных и физических, а стараться разузнать путем подкупа, что делается у неприятеля, не преступнее, чем хитростью завлечь его в засаду для полного истребления» [116].

С нравственной точки зрения отнюдь нельзя подводить всех шпионов под один уровень; чтобы справедливо оценить каждого из них, необходимо всесторонне рассмотреть те поводы, которые побудили его взять на себя эту роль, и тот способ действий, которого он придерживается.

На первом плане надо поставить людей, занимающихся шпионством в пользу своего отечества и не ради денег, а из патриотизма или по чувству долга. В военное время такие лица не только не подлежат осуждению, но, наоборот, достойны поощрения. Их роль скромная, малозаметная и очень неблагодарная: успех какой-нибудь операции всегда и всецело припишут войскам и их начальникам; редко кто подумает о пользе, принесенной лазутчиком, на показаниях которого был построен план этой операции. А что ожидает лазутчика в случае неудачи? Не почетная смерть на поле сражения, на виду у товарищей и начальников, а позорная казнь в какой-нибудь глухой деревушке, вдали от своих, по безапелляционному решению двух-трех лиц! А имя его будет также быстро предано забвению, как имя бедняка, с голоду повесившегося где-нибудь на окраине многолюдной столицы.

«Более или менее удачное выполнение обязанностей лазутчика требует столько же отваги и ловкости, как и схватка грудь с грудью с неприятелем, — говорит человек, сам испытавший все это, — но в последнем случае дышится гораздо легче и менее сознаешь опасность, которой подвергаешься; да наконец — на миру и смерть красна; я испытал и то и другое, а на бастионах Севастополя чувствовал себя гораздо спокойнее и менее переболел душою, чем в эту последнюю войну» [117].

«Чтобы подвергнуться такому риску, чтобы среди опасностей сохранить полное хладнокровие и ясность взгляда, нужны высокие нравственные качества и большое самопожертвование» [118]. Роль таких лазутчиков почетна, и к ним вполне применимы слова Лаваренна: «Весьма печально, что название шпиона сопровождается всегда презрением, потому что в критических обстоятельствах преданность интересам отечества побудит вполне честных граждан пробраться в неприятельский лагерь, чтобы узнать, что грозит своей армии» [119].

Лица той же категории, но занимающиеся шпионством в мирное, а не в военное время, подвергаются гораздо меньшей опасности, так как в случае поимки рискуют только попасть под суд и затем отсидеть более или менее продолжительный срок в тюрьме или крепости. Их деятельность нельзя назвать почетной, но она не предосудительна, если только не основывается на предательстве, на злоупотреблении великодушными чувствами противника. «Я преклоняюсь перед офицером, который нанимается в качестве простого рабочего на постройку форта, чтобы ознакомиться с его положением; но я презираю того, который, заручившись доверием инженерного начальника, проникает в его управление, чтобы похитить план крепости. Солдат, проникший, хотя бы переодевшись, в неприятельский лагерь с опасностью для жизни — храбрец. Но я считаю подлым того купца, который, живя много лет в чужом городе, злоупотребляет гостеприимством жителей, чтобы безнаказанно передавать все своим соотечественникам» [120].