Дмитрий Быков - Статьи для «АПН — Агентство Политических Новостей»

Дело не в том, чтобы давать стране новый лозунг, а в том, чтобы давать смысл — иначе она будет хвататься за примитивнейшие идеи вроде изгнания чужих или избиения очкастых.

Путин поставил не на умных, а на верных. Он, кажется, сам искренне поверил, что все несогласные с ним желают зла стране и питаются иностранными подачками. Он верит, что наши главные богатства — сырье и территория, объединенные красивым словом «суверенитет», тогда как наше главное богатство — исключительно хорошие люди, их талант, выносливость и умственный потенциал.

Именно при Путине этим людям стало особенно тошно — потому что к их обычным материальным неустройствам (хорошему человеку не бывает легко) добавились новые страхи, ощущение роковой и непоправимой неправильности происходящего, жуткое чувство принципиальной невостребованности умного и честного слова. Мы уже и забыли (это быстро происходит), что такое нормальная общественная дискуссия: не на заборе в Интернете, а в реале, в телевизоре, на улице. Мы поразительно легко превратились в общество, плодящее себе врагов и невозможное без них.

Главное же — при Путине как-то очень быстро исчезли все нематериальные ценности, словно беглые олигархи утащили их за границу. Но не утащили же! Честь стала смешна, совесть — постыдна, солидарность — унизительна. Человек расчеловечивается по первому щелчку пальцев, по первому подмигиванию, которое сочтет разрешением. Нормой стали пещерные нравы, милосердие испарилось, а точней, переродилось: оно стало формой публичной благотворительности, то есть откупа. Люди перестали прощать, потому что способность сострадать и становиться на чужую точку зрения — свойство высокоорганизованной, утонченной души. Душа упростившаяся, не призываемая к ежедневному труду, умеет только хехекать, гыгыкать и бугагакать пацталом.

Вот возьмем мир инквизиции — мрачный, жестокий и репрессивный до последней крайности; но его жестокость как-то компенсирована и отчасти уравновешена фантастическим богатством призрачного, вымечтанного, духовного мира, в котором и существуют немногочисленные живые души. Какая продуманная демонология, какие богатые и ветвистые суеверия, сколько теологических дискуссий, космогонических версий, пусть немедленно объявляемых ересями… Человек жил не только в зримом, но и в незримом мире, не только в своем мрачном, примитивном измерении, но и в вечности. Наш сегодняшний мир — голая тарелка, пустынная плоскость в сравнении со средневековьем, возвращения которого так боялся Бердяев. У любого диктатора есть принципы, чудеса, тайны и демоны; страшней всего диктатура без них, без цели, когда и палачи, и жертвы одинаково плохо играют свои роли. Убивать и мучать не перестают, но делают это без пафоса, настолько спустя рукава, что смотреть особенно противно. Мерзок любой человек, который врет, но в особенности тот, кто врет и подмигивает, потому что сам не верит. Умирать-то, конечно, все равно от чьей руки, — а все-таки иметь в противниках искреннего фанатика приятней, чем видеть перед собой заведомую гниду, милейшего человека в повседневности, изображающего накал и пафос ради получения государевой копейки.

Умирать придется всем, но есть разница — поймать пулю или быть задушенным носками. Пуль в наше время не льют, но от носков не продохнуть; это тоже стиль эпохи Путина, и этим она будет памятна.

Он так и не нашел слов, способных заново создать нацию. Он не обрисовал задач, способных поднять ее на работу, а не на взаимное уничтожение. И все это потому, что доверял верным, а не умным, боялся правды, а не лжи, и уважал стабильность, а не движение.

Ведь это ложь, что весь мир только и ждет нас схарчить. Мы не так аппетитны. Между тем именно эта логика — внешние вызовы как оправдание внутренних запретительных мер — бывала нам явлена не раз, и апофеоз ее мы наблюдали после Беслана. В стране случился ужас, и мы теперь поэтому отменим региональные выборы.

По этой логике делалось многое, если не все. Делалось, конечно, не только Путиным — но исходило именно от него. Ему и в голову не приходило, что с внешним миром (враждебность которого сильно преувеличена и постоянно раздувается) можно не только бороться, но и конкурировать. Что отношения России и Америки могут быть такими же, как его собственные отношения с Бушем: взаимно уважительными, полными корректных подколок. Что Россия должна выглядеть не грозной, а счастливой — только это и пугает врагов по-настоящему.

Конечно, не сам Путин с неприличной пылкостью хвалит себя и бранит прочих; Путин просто не смог переломить ситуацию, при которой шваль чувствует себя победительницей.

Мог ли он сделать это? Запросто. В мировой истории бывали лидеры, сумевшие на кризисном переломе сплотить страну созидательными, а не людоедскими задачами; были вожди, возвращавшие нации самоуважение и внушавшие ей, что лишних в ней нет. Были люди, умевшие мобилизовать страну без образа врага или по крайней мере с минимальной его эксплуатацией.

Рузвельт. Де Голль. Гавел. Ганди.

Я понимаю, что любой опровергнет эти примеры, если захочет, но штука не в том, чтобы все время опровергать оппонента и желать его ущучивашия, а в том, чтобы предлагать что-нибудь и самостоятельно. Сегодня мы поразительно быстро привыкли жить и писать словно под прицелом тысячи враждебных и настороженных глаз; атмосфера в обществе стала куда непримиримей и озлобленней, чем в несчастные девяностые, когда все жили значительно хуже. В тех плохо живущих людях сохранялось человеческое — а в душной стране Путина все кричат «Убей!». И убийцы один за другим становятся героями — неважно, убили они предполагаемого педофила или того, кто косо посмотрел на их девушку.

От беззакония (какого, что греха таить, в девяностые хватало) есть два пути — вверх и вниз. Вверх — к высшим законам, человечным, объективным, точно и сложно организованным. Вниз — к племенной архаике, законам зверским, жестоким и примитивным. Мода на архаику (этно — ее частный случай и наиболее конкретное выражение) сделалась всеобщей, законы гор возведены в перл создания, и это отчасти сродни роковым упрощениям ранней советской власти, презиравшей утонченную культуру и сделавшей ставку на фольклор.

Эта озлобленность и этот примитив — тоже примета эпохи Путина, и ее точно так же не вычеркнешь из истории, как и его несомненные заслуги вроде удвоения ВВП. Вот только кому потреблять тот ВВП?

Считается, что самое страшное — это когда мало продукта на душу населения. Но гораздо страшнее ситуация, когда продукта много, а души нет. Это и есть эпоха Путина.

Мне уже приходилось спорить с высказыванием, приписываемым Черчиллю: Сталин взял страну с крестьянской лошадкой, а оставил с ядерной ракетой. Это так, но взял он страну с огромным культурным, духовным и умственным потенциалом, с миллионами искренне убежденных борцов, готовых и себя не пощадить, — а оставил в страхе, в умственном и культурном ничтожестве, в нравственном разложении и лицемерии, в полном забвении правил, в тотальном неразличении добра и зла, с убеждением, что прав не лучший, а худший, в состоянии духовного растления, которого не выправила никакая оттепель. Путин, безусловно, взял страну в развале, а оставляет в иллюзии порядка — очень непрочного, конечно, готового рухнуть от первого сотрясения, но пока смотрится; он взял ее в долгах, как в шелках, а отдает в шоколаде, с самым большим золотовалютным резервом за всю ее историю. Но взял он ее противоречивой, умной, мыслящей, начавшей умнеть и самоорганизовываться, а отдает лживой, лицемерной, внутренне распавшейся. И если у нас никогда не было такого стабфонда, то никогда не было и такой взаимной непримиримости, такого глухого отвращения к себе и друг другу, такого отсутствия перспектив, сколько мы нам ни рассказывали о процветании-2020.