Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Вечерняя Москва»

ДИКТОР. Достойно встретили тринадцатую годовщину нашей независимости воинские части Сибирского военного округа, окружившие в районе Западной Сибири партизанскую группировку межрегионалов.

После своего позорного бегства в сибирские леса Борис Ельцин, продажная антисоветская пресса и воротилы-кооператоры попытались организовать партизанское движение, но вот уже тринадцать лет систематически терпят крах.

Очередной отряд рыночников, пытавшийся наладить в тайге кооператив по заготовке кедровых орехов, был окружен и уничтожен нашими бдительными защитниками. На партизан указал мальчик, Андрей Пулин, которому уже вручена медаль «За бдительность».

МАЛЬЧИК (в кадре). Я иду, вижу — дымок. Почему, думаю, дымок? Подхожу, гляжу — вроде чужие. А зачем, думаю, чужие? Я говорю: дяденька, дайте хлебушка! А они говорят: пошел вон, мальчик, пусть тебя ГКЧП кормит.

В Америке подростки твоего возраста давно сами на жизнь зарабатывают. Поди вон лучше что-нибудь продай. Ну, я сразу смекнул, что они монетаристы! Побежал к председателю, он позвонил в район, тут же на вертолетах прилетели! Правда, говорят, Гайдар опять ушел… ДИКТОР. Согласно данным разведки, Егор Гайдар со своей террористической группой окопался в труднодоступных районах сибирской тайги и ведет сепаратные переговоры с китайской стороной о захвате Сибири Китаем с последующей ее либерализацией.

Нет сомнений, что следующую годовщину победы ГКЧП наши доблестные солдаты встретят окружением группы Гайдара, а еще год спустя, к пятнадцатилетнему юбилею августовских торжеств, смогут отдать на справедливый суд народа и банду Бориса Ельцина.

(В кадре: толпы сибирских крестьян неуверенно скандируют — «Банду Ельцина под суд!»).

ДИКТОР. О спорте. Вчера в Москве торжественно открылись двенадцатые «Игры доброй воли». Советские спортсмены бойкотируют вот уже третью летнюю олимпиаду подряд в знак протеста против разнузданной американской военщины. Так называемое олимпийское движение давно превратилось в прикрытие для западного милитаризма, стало вульгарным развлечением для тех, кто живет в мире чистогана. Шестизначные гонорары олимпийских «звезд», беспрерывные скандалы вокруг допингов, жестокий травматизм — все это давно уже стало неизменным спутником буржуазных олимпиад.

Зато в СССР уже двенадцать лет подряд проводятся Международные игры доброй воли для спортсменов социалистического лагеря — Кубы, Северной Кореи и Сербии. В этом году особенно много гостей из развивающихся стран — Анголы, Эритреи, Гонолулу.

На наши игры прибыли также делегации дружественных нам спортсменов из США, Великобритании, Германии, Франции и Италии. Это те, кто не одобряет агрессивную политику блока НАТО и хочет соревноваться в мирных видах спорта — беге на месте, прыжках в мешках и метанию голубя мира.

19 августа 2004 года,

№ 154(23952)

Столетие Николая Островского пока мало кем замечается: не самая актуальная фигура для нашего времени, что поделать. То есть актуальная, конечно, до предела, но вот признаваться себе в такой актуальности мы не желаем никак. Фанатизм — не самая почитаемая в наше время добродетель.

На моей памяти состоялись по меньшей мере три попытки реанимировать Островского как героя массового сознания. Первая — фильм Николая Мащенко «Как закалялась сталь» 1973 года; сегодня о той картине помнят главным образом, что там дебютировал Владимир Конкин, да еще песня была хорошая на стихи Роберта Рождественского — «Ты только не взорвись на полдороге, товарищ Сердце»… На самом деле песня восходит к опыту святого Франциска Ассизского, который даже собственное тело называл «братец-тело», а уж к волку и подавно обращался «братец-волк»; жизнь и смерть он называл своими сестрицами. Корчагин в трактовке Мащенко и Конкина был как бы таким святым, только советским, — так что вместо обращения «братец» у него было «товарищ»: товарищ тело, товарищ песня, товарищ жизнь. Это вполне соответствовало агиографической стилистике фильма: Корчагин был сделан героем-мучеником, героем-жертвой, все его боевые и трудовые подвиги обрели поэтический ореол в лучших традициях студии Довженко. Не было и речи о том, чтобы такому Корчагину подражать. На него можно было только молиться.

Вторую — и, кажется, более успешную, потому что более честную интеллектуально — попытку реанимации Корчагина предпринял мой литературный учитель Лев Аннинский, в принципе неспособный написать неинтересно даже о самой слабой книге (а «Как закалялась сталь» — книга сильная). Он поставил себе задачу счистить с этого романа слизь славословий, патину времени и плесень штампов — то есть, по собственному его признанию, написать о Корчагине так, словно до сих пор о нем никто не брался писать вообще. У него получилось: лучшие учителя литературы рекомендовали эту книгу учащимся как единственное пристойное пособие.

Аннинский возвел Корчагина к Раскольникову и Рахметову, и никакого парадокса здесь нет: абсолютный примат духа над телом, фанатическая идейность, готовность переступить через кровь — все это генетические черты русских мальчиков, спорить не о чем. Поскольку работа Аннинского появилась в семидесятые, он не мог прямым текстом сказать о том, что и вся советская история с ее репрессиями, цензурой и пренебрежением к личности была прямым продолжением русской, что все наши пятна — родимые, что Корчагин, ненавидевший русскую интеллигенцию, был ее прямым порождением, вымечтанным образцом, закономерным развитием идей европейского гуманизма — и не зря у постели Николая Островского рыдал приехавший в СССР Андре Жид. В его довольно скептической книге единственные восторженные страницы — об Островском, и в искренности французского эстета сомневаться не приходится. Тогдашний читатель Аннинского отлично умел читать между строк.

Для него параллель между «Что делать?» и «Как закалялась сталь» — двумя романами-инструкциями — была красноречива и многое проясняла в генезисе советского, которое иные диссиденты старались всячески оторвать от русского.

Все, что было в Корчагине хорошего и плохого, росло из золотого века русской культуры — из отечественной идеократии, бескомпромиссности и самоотверженности. Так Корчагин был вписан в контекст — и реанимирован для серьезного разговора о нем.

К сожалению, Аннинский оказался прав и в другом: в 1985 году подпочвенные силы вырвались на поверхность с той же силой, что и в 1917.

Начались времена глобального упрощения, «текучего и повального попустительства людей своим слабостям», как назвал это тот же Аннинский в книжке о Льве Толстом. Павел Корчагин — апофеоз насилия над собой — стал рассматриваться в одном ряду с Павликом Морозовым и вызывал насмешки. Героическое оказалось уж очень не в чести и не ко времени. Героем эпохи стал эгоист, а борцов за всемирное счастье стали представлять насильниками и в лучшем случае придурками. Чтобы спасти Дом-музей Островского в Москве и не дать окончательно оплевать прославленное некогда имя, филологи, историки и попросту сотрудники музея стали лепить образ нового Островского — отважного борца с болезнью, кумира инвалидов, предтечи Алексея Маресьева: Маресьев летал без ног, Островский создал два романа, потеряв зрение и способность передвигаться… Это была, конечно, чудовищная уступка времени: неважно, с кем он там боролся и какие идеи его вдохновляли.