Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Компания»

Встает вопрос: насколько эта система долговечна? Встает ответ: практически бессмертна. Дело в том, что русский сырьевой ресурс неисчерпаем, а столичность — тем более не та вещь, которая может кончиться. Правда, были определенные попытки перенести часть этой благодати на Санкт-Петербург. Но для этого требуется слишком много сил, денег и перестановок, а главное — нарушится драгоценная стабильность. Дихотомия «Вам нужны великие потрясения — нам нужна великая Россия» давно снята временем: понятно, что без великих потрясений великой России не будет. Ну так и нечего претендовать на величие: нам нужна стабильная Москва и такая же Россия. Конечно, их проблемы законсервированы: дикая коррупция, минимум вертикальной мобильности, дураки на местах, тошнотворность общественной атмосферы, неприязнь остальной России (и остального мира)… Но в странах, где думающие никому не нужны, а изобретательные выглядят балластом, в самом деле бесполезно мечтать о гражданском обществе. «Нас и так неплохо кормят». Поэтому Юрий Лужков — или другой мэтр в кепке, как бы его ни звали, — останется на Москве до тех пор, пока она будет самым богатым и представительным городом России, а Владимир Путин (или другой петербуржец с силовым прошлым) останется российским президентом до изобретения универсального нефтезаменителя.

Впрочем, подозреваю, что заменители никеля и марганца не будут изобретены даже тогда.

6 июля 2007 года

№ 26(471), 9 июля 2007 года

Давеча на одной крымской набережной при дивном лиловом закате с чайками, нежно-дынной луной и перламутровым свечением моря случился у меня спор с профессором, уехавшим в Штаты тридцать лет назад. Это крупный лингвист с мировым именем и тем американским демократизмом, который не позволяет забронзоветь. В общем, мы сидели с хорошим человеком в хорошем месте — в кафе, допустим, «Амальгама», они все имеют красивые и бессмысленные названия — и ждали, пока мне принесут шашлык, а вегетарианствующий профессор получит свои кабачки на гриле.

И он их получил, и попробовал, и захотел вернуть.

— Они неправильно поджарены, — назидательно сказал он официантке.

— Я же ж не жарю, — пояснила она. — Это же ж повар.

— Позовите же ж повара, — сказал лингвист, профессионально переходя на суржик. Явился повар — мальчик лет семнадцати. Профессор популярно, уважительно, но категорично объяснил ему, какие погрешности были допущены при зажаривании кабачков. Повар кивал, но забирать кабачки не хотел. Профессор настаивал на возвращении денег. Начиналась конфронтация.

— Олег, — сказал я, — ну, давайте, в конце концов, я съем эти кабачки. Они выглядят вполне аппетитно.

— Но они должны быть порезаны вдоль! — упорствовал Олег. — Существуют же ж правила! И где соус?

Тем не менее я их съел, профессору принесли удовлетворившие его баклажаны, и инцидент был исчерпан.

— Вот из-за этого вашего рабства вы так и живете, — ворчал американец. — У вас совершенно нет принципа send back! Вам принесли не то — требуйте денег назад.

Я пошел недавно в театр на антрепризу, а там заменили главных исполнителей, на которых я, собственно, и шел. И я потребовал деньги назад, и мне вернули! А вы лопаете с аппетитом любую дрянь, которую вам впаривают, и потому сидите с вашим Путиным!

— Олег, — сказал я кисло, сознавая всю его правоту, — я просто не чувствую себя безупречным. Этот мальчик плохо жарит кабачки, а я, может быть, не очень хорошо пишу, но мы как-то терпим друг друга в силу общенациональной конвенции…

— Вот, вот! «Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам платят!» Всеобщий общественный договор о жульничестве и разгильдяйстве, и потому все кое-как, столы жирные и сортиры грязные…

— Олег! — предпринял я еще одну попытку. — Но ведь русская социальная система тем и отличается, что гибнет при малейшей попытке реформирования. Тем, что я ему верну кабачки, я не исправлю положения в целом, а нервы испорчу — и себе, и ему…

— И потому вы предпочитаете поощрять наглость и некомпетентность. Отлично!

— Я не поощряю их, Олег, — снова попытался я выразить невыразимое. — Я как бы стараюсь не снисходить до этой проблематики… со своих высот, где умом громам повелеваю… Я же думаю о мировой проблематике — что мне воевать за кабачки?

— И все прочее население России, хавающее эту политику и этот сервис, тоже думает о высоком?! Не смешите меня…

Аргументация моя исчерпалась. Я смотрел на луну, выплывающую из-за скалы, и на темнеющее море с платиновой зыбкой дорожкой и думал о том, что всего этого никогда не опишешь, не присвоишь и не унесешь с собой. Того, что мне нужно по-настоящему, не может мне дать никто — а на фоне этой главной и великой недостачи стоит ли думать о сервисе или правах человека? Может быть, нечто подобное ощущает и все население России, чуткое к метафизике, а американцы и в самом деле считают, что счастье зависит от познаваемых причин и может достигаться четкой работой социального механизма.

Кстати, кабачки оказались вполне ничего себе.

13 июля 2007 года

№ 27(472), 16 июля 2007 года

Не подумайте плохого, я действительно очень рад, что России досталась зимняя Олимпиада-2014. Но эта радость — как и всегда в наших обстоятельствах — подсвечена тревогой. Олимпиада — реклама страны, ее ценностей и политического строя. Так было всегда, в том числе и в Берлине-36. Спорт — штука амбивалентная, и в нацистской Германии по этой части все действительно обстояло очень хорошо. Московская Олимпиада-80 была легитимизацией брежневского маразма в глазах значительной части мирового сообщества, и хотя это самое сообщество на нее отреагировало неоднозначно, а Штаты с сателлитами вообще пробойкотировали, но этим они, прямо скажем, ударили и по собственной репутации. Москва ввела войска в Афганистан — но это ж не повод омрачать людям спортивный праздник! В этом и заключается прекрасная амбивалентность, обоюдная удобность спорта: проводя у себя Олимпиаду, ты недвусмысленно рекламируешь свое политическое устройство, но бойкотируя чужую Олимпиаду, ты привносишь политические мотивы в чистое спортивное движение и предаешь идеалы олимпизма. Олимпиада — тот самый случай, когда хозяину позволено больше, чем гостю. И притом, не желая идти в эти гости, ты как бы хамишь лично Кубертену.

Я помню, как рыдала вся страна, наблюдая плачущего олимпийского Мишку, изображенного на лужниковской трибуне тысячами восторженных зрителей. Весь мир увидел, как мы умеем разжалобить и умилить, когда этого хотим. Нельзя было совместить плачущего Мишку и образ империи зла. Так вот, нынешняя Россия во многих отношениях еще и похуже брежневской: унижения остались, сложность разрушилась, культура деградировала, навык личного сопротивления государству утрачен…