Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Компания»

Есть, однако, во всем этом еще одна тенденция, и она-то наиболее отвратительна: на протяжении последних трех лет, а пожалуй, что и всего второго путинского срока нам только запрещают и запрещают. Ограничивают в правах, борются, преодолевают, упраздняют, сокращают — словом, делают все, чтобы жизнь в стране стала трудней, дискомфортней и несвободней. И неужели, вводя запрет почти на все, нельзя параллельно что-то разрешать, ослаблять, впускать воздух в нашу закупоренную среду? А подумайте, господа: каковы будут преимущества жизни в России? Чем компенсированы эти бесчисленные и в массе своей бессмысленные запреты? Неужели только сугубо временным и оттого еще более тревожным нефтяным благосостоянием, возможностью закупаться к Новому году и правом выезжать иногда в остальной мир, где нас все меньше любят? Это ведь очень сомнительные компенсации, и они-то уж точно не для всех. А только для тех, у кого начисто отрубилась способность задумываться.

Верните валокордин, ребята, честное слово. Верните нам право самостоятельно решать, когда его пить. Или уж введите рецепты на туалетную бумагу, потому что нет ничего хуже половинчатости.

P.S. Министр здравоохранения и соцразвития России Татьяна Голикова пообещала, что валокордин останется в свободной продаже. Но купить его в России уже нигде нельзя.

28 января 2008 года

№ 3(496), 28 января 2008 года

Вот чего я действительно никогда не пойму — так это страсти к одноклассникам. Почему народ бежит записываться в сообщества типа «В контакте» и отыскивать армейских, школьных, детсадовских товарищей — абсолютная загадка даже для тех, кто так чудесно угадал тренд и собрал семь миллионов участников. Альберт Попков, отец «Одноклассников», озолотился, но, кажется, сам не понимает, на чем.

Я долго думал над этой тайной — как и над своим стойким нежеланием вписываться в подобные сообщества. У Моэма в «Пирогах и пиве» есть история о том, как рассказчик приехал на родину, в английскую деревеньку: ему полтинник, у него триумфальная премьера в Лондоне, любовница-актриса, новый роман начат, через неделю он отбывает на Цейлон… Только началась слава, все впереди. Навстречу ему идет глубокий старик, седобородый, согбенный. Это его одноклассник, о Господи! У него трое детей, пятеро внуков. Он весь поглощен домашними заботами, страшно гордится своим овечьим и человечьим приплодом, глава семьи, патриарх, все в прошлом, но итог приятен. Рассказчик смотрит на него — Господи! Ведь это человек из другого мира! Скорее прочь от него, чтобы он не утащил меня в свою краснокирпичную приплюснутую вселенную!

Удивительна эта любовь к имманентным признакам. Только то и священно, что тебе выдали в нагрузку, а то, что выбирал ты сам, не имеет ровно никакой цены. Это, вообще говоря, примета закрытых сообществ, где от человека очень мало что зависит: как себя идентифицировать в этих обстоятельствах, когда у тебя почти все отнимают? Правильно, через земляков. Родина — главное в жизни, ты ее не выбирал. «Край родной, навек любимый…» Надо знать, любить, беречь свой край, а к чужому относиться с настороженностью. На втором месте предки — тоже не выбранные. Нация, род, о желании принадлежать к ним никто тебя не спрашивал, но ты обязан их обожать и выстраивать свою жизнь так, чтобы их не посрамить. Индивидуальность — дело третье. Родители тоже сакральны, хотя и не так, как Родина. На третьем месте — школа. Любимая первая учительница — кто не любил первую учительницу, суровую, но справедливую, тот и для Родины подозрителен. И конечно, веселая, дружная семья одноклассников — которых впихнули раз и навсегда в один с тобою список, и вот изволь тащить его с собой до гроба.

Да какое мне дело до моих одноклассников. ру? Почему я должен всю жизнь помнить этих, по сути, случайных попутчиков в поезде, который десять лет со скрипом вез меня весьма прихотливым, часто совершенно идиотским маршрутом? Я никогда не интересовался, что стало потом с одноклассниками, и абсолютно уверен, что им тоже не особенно приятно следить за мной. Все мы жили тогда в очень несвободном, тесном, душном пространстве, врали себе и другим. Упражнялись в садизме, власть проделывала то же самое, — в общем, как у Ахматовой, «как вышедшие из тюрьмы, мы что-то знаем друг о друге ужасное. Мы в адском круге».

Но в этот адский круг одноклассники продолжают упорно стремиться. Видимо, за всю свою жизнь они так и не нажили ничего другого, что позволило бы гордиться собой и попросту определять себя в пространстве. Все по-прежнему самоопределяются в старых, давно протухших координатах: где родился, кто по национальности, где стоял дом, сколько получали родители, с кем сидел за партой. Ностальгия — отличное чувство, но нельзя жить ею, смотреть наше старое кино и петь старые песни о главном, вечно тоскуя по временам, когда нас никто ни о чем не спрашивал! Дайте своему прошлому отпасть, как отпадает ступень ракеты, и примиритесь уже с тем, что вам не десять лет.

Впрочем, если люди находят одноклассников исключительно для того, чтобы продемонстрировать им свой автопарк, — тогда все еще хуже. Тогда это не наследие старых времен, а примета новых. Когда уважать себя можно только на фоне более бедных одноклассников. ру.

4 февраля 2008 года

№ 4(497), 4 февраля 2008 года

Что вам дались эти выборы? Кого ни встретишь — разговор немедленно сползает на них: то повторяют фразу недели о том, что мы никого не выбираем, а лишь голосуем на референдуме о смене фамилии Путина. То сетуют на отсутствие приемлемой кандидатуры: что, протестному электорату голосовать за Зю? Короче, все осуждают выборы как фарс, напрочь забывая несколько простых истин, которые я и попытаюсь напомнить.

У каждой нации — да вообще у любой человеческой общности — свои механизмы предохранения от прямых вторжений власти в личную жизнь, своя защита, прокладка, воздушная подушка. Скажем, в Америке между президентской властью и частным человеком стоят власти штата — достаточно могущественные, чтобы шериф одного округа не имел никаких полномочий в другом. У России эта прослойка-прокладка выглядит иначе: между нами и властью стоит своего рода договор о взаимной безответственности. Я не слишком спрашиваю с тебя — ты не спрашиваешь с меня, ибо сам хорош. Я тебя не выбираю — за это ты позволяешь мне приспосабливаться к тебе самыми разными, не всегда законными способами.

Вообще есть народы выбирающие и народы приспосабливающиеся. Русские, если вы заметили, из вторых. Трагедия выбора — одна из основных тем русской литературы: у Гончарова Ольга полромана мечется между Обломовым и Штольцем, у Толстого Наташа разрывается между Болконским и Курагиным, у Тургенева все герои в ужасе замирают даже между чаем и кофе. Самая популярная в России шекспировская пьеса — «Гамлет», она нам всего Шекспира заслонила, а ведь это как раз история о том, как один молодой человек не мог выбрать правильного поведения, и вместо убийства одного мерзавца произошла ужасная смерть всех персонажей, включая ни в чем не повинную возлюбленную главного героя, после чего на троне утвердился решительный человек Фортинбрас. Выбирать мы не умеем — не потому, что слабы, робки или мягки, а потому, что сознаем иллюзорность всякого выбора. Будет ведь более или менее то же самое, а люди обидятся.