Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6345 ( № 44 2011)

А была ли позиция у предшественников Сараскиной по части популяризации биографии Достоевского? Была! Л. Гроссман, конечно, согласно времени, десятки раз приседая перед марксистским "разоблачителем" великого писателя, гнул линию "больного сознания". Ю. Селезнёв разрабатывал "почвеннический" слой Достоевского (Сараскина это изящно обходит: "Его патриотическое чувство было широким, культурным и просвещённым - без агрессивных приоритетов крови и почвы"). Нет, была там и агрессия.

К тому же именно Гроссман, сорок лет простояв на том, что прототипом Ставрогина был М. Бакунин, назвал и второго из возможных прототипов - Н. Спешнева. Л. Сараскина, собственно, сделавшая на фигуре Спешнева достоевсковедческую карьеру, буквально лишь оговаривается об этом первенстве. Как и о многих других. "Это первая биография Достоевского, написанная без идеологических препон и с учётом всех известных документальных источников и научных исследований", - трубят интервьюеры. Не первая! Тот же Волгин, на которого Сараскина ссылается едва ли пару раз, "идеологических препон" либо не замечал, либо умел их обходить. Но в каждой книге Волгина присутствует хотя бы локальное биографическое открытие. Взять ту же последнюю квартиру Достоевского в Кузнечном переулке, за стеной которой находилась конспиративная явка "Народной воли". Об этом поразительном обстоятельстве в жэзээльской версии нет ни слова! Где же "все известные документальные и научные"?

Источниковедение - как раз самая слабая сторона книги Сараскиной. Фраза из очередного интервью: "Со многими коллегами я полемизирую в книге, выдвигая свои альтернативные версии по тому или иному вопросу биографии и по трактовкам романов Достоевского", - несколько провисает: коллеги не названы или названы впроброс. Фигура умолчания - основной приём книги - не даёт судить непредвзято и об "альтернативности". А ведь теперь действительно можно "полемизировать" с кем угодно - хотя бы о Николае Всеволодовиче Ставрогине. Под пером Л. Сараскиной вот уже который год именно он, а не князь Мышкин и не Алёша Карамазов становится всё более знаковым персонажем Достоевского, чуть ли не альтер эго писателя. Но спора не выходит даже с Б. Парамоновым - не то что с Бердяевым или Мережковским, которые мало занимались интересным Парамонову вопросом: мог ли сам Достоевский растлить девочку в бане или "препоручил" это Ставрогину, а больше налегали на "мировую трагедию".

Как бы то ни было, Быков, Варламов и Сараскина - три легитимированных кита, на которых сегодня держится серия "ЖЗЛ". Подождём, что скажут новые авторы. Если их подпустят[?]

Карина БУЛЫГИНА

В Россию через Германию

ПЕРСОНА

Узнав о выходе книги переводов Франца Кафки, сделанных Юрием Ивановичем Архиповым, моим однокурсником по Московскому университету, я отправился в питерский книжный "супермаркет", который показался мне настоящим Вавилоном - при поразительном изобилии книг сочинения почтенных классиков расположены вперемешку с низкопробным гламуром и прочей сомнительной ходовой продукцией. Книг Кафки обнаружилось там с десяток. Но искомое скромное "карманное" издание мне удалось найти только с помощью продавца (Франц Кафка. Лабиринт / Переводы Ю.И. Архипова. - Азбука, Азбука-Аттикус, 2011, - 224 с. -5000 экз. (Серия "Азбука-классика"). - Ред.)

То, что Юрий Иванович (для меня просто Юра) выступает сегодня авторитетным составителем сборников Кафки и пишет к ним предисловия, для меня совсем неудивительно - ведь этого самого Кафку, как и всех других крупных австрийских и немецких писателей ХХ века, он увлечённо читал, изучал, анализировал с самого начала той замечательной студенческой поры, когда всё было в новинку, а труднодоступность интереснейших авторов только обостряла жажду познания.

Уже в студенческие годы Архипов по своим знаниям германистики заметно превосходил не только студентов, но даже и многих преподавателей. Неудивительно, что после университета Архипов получил приглашение в аспирантуру Института мировой литературы и со временем стал признанным специалистом по австрийской и немецкой литературе. Архипов настолько опережал своё время в изучении лучших европейских писателей на немецком языке, что длинные перечни неведомых имён в его статьях даже филологам иногда казались нарочитыми. Но прошли годы, и многие из тех писательских имён, которыми Архипов "щеголял" уже в молодости, стали общеизвестными: Герман Брох, Роберт Музиль, Альфред Дёблин, Макс Фриш, не говоря уже о Кафке, Ницше или Рильке. Архипов, умеющий выставить в ярком свете лучшие проявления как "сумрачного германского гения", так и "загадочной русской души", в той же мере интересен немецким, как и русским читателям, и трудно переоценить значение его публикаций для русско-немецких литературных связей. Он настолько свободно владеет немецким языком, что осмелился даже выполнить для венского издательства перевод сочинений Константина Леонтьева - "русского Ницше", по словам Розанова.

Как переводчик Юра проявил себя уже в студенческие годы, напечатав, помнится, в журнале рассказ никому тогда не известного Германа Броха и радиопьесу Генриха Бёлля. У Юрия Ивановича - настоящий дар переводчика. Присущее Архипову как филологу стремление к максимальной верности оригиналу в сочетании с литературным талантом и языковой изобретательностью придаёт его переводам особый знак качества. Перевод, как считает Архипов, сродни шахматам, которым он тоже отдал дань: "Точность плюс фантазия, математический расчёт плюс интуитивное прозрение". В предисловии к "Лабиринту" Архипов излагает свои переводческие принципы, характерные для ставшего ему примером признанного мастера, переводчика Рабле Н. Любимова: "[?]работать со словом по-писательски. Соединяя в себе учёного и писателя. Интерпретатора и со-творца".

Давший книге название рассказ "Лабиринт" - типичное сочинение Кафки, писательскую манеру которого не спутаешь ни с кем. Хотя загадочный австрийский писатель не всегда ведёт повествование от первого лица, он неизменно погружает читателя в какую-то таинственную, замкнутую сферу переживаний, душевных страхов, надежд и мечтаний. В рассказе "Лабиринт" главным действующим лицом является даже не человек, а какой-то зверёк, устраивающий себе безопасную нору с "лабиринтом" комнаток, кладовок, коридоров и выходов, но тщательно выписанный автором на фоне реалистических деталей внутренний мир "героя", круг его размышлений, забот и тревог в чём-то очень близок неосознанным движениям всякой отдельной человеческой души. Хотя никаких метаморфоз с обеспокоенным каким-то посторонним шумом зверьком так и не происходит, "Лабиринт" явно перекликается своей густой, напряжённой атмосферой со знаменитой фантасмагорией "Превращение", в которой коммивояжёр превращается вдруг в "страшное насекомое", продолжая до самой смерти по-человечески рефлектировать о собственном бытии. Динамичный, исполненный с виртуозно переданными кафкианскими ритмическими каденциями рассказ "Лабиринт" в отличном переводе Архипова читается с не менее захватывающим интересом, на едином дыхании.