Сергей Тепляков - Дело «архаровцев»

В Бийске в аэропорту в это время готовились к вылету летчики. Максима Колбина – второго пилота штатного экипажа «Газпромавиа» – отправили на место пассажира. На его место посадили Подопригору, чтоб он подсказывал, как и что делать, когда начнется охота. Командир экипажа Баяндин, не искушенный в охотничьих вылетах, нуждался в помощи, а с Подопригорой он дружил, оба были родом из Горноалтайска.

Вертолет залетел в Чемал, забрал охотников и двинулся по маршруту.

«Прилетаем – вот они, бараны! Высаживаем охотника, высаживаем Яшбаича. Взлетаем. Бараны убегают – на них набегают. Они стреляют, добывают одного барана, и чуть дальше падает еще один баран. Вертолет садится. Их забирают, нас высаживают. Мы барана разделываем пополам, затаскиваем тушу в вертолет. Они летят за вторым бараном, который погиб. Загружают его и возвращаются за нами. Только охота началась – у нас уже два барана».

Горные алтайские бараны (архары, или аргали) считаются дорогим трофеем. Они очень крупные – до 50 кг, с такими огромными рогами, что в них может устроить нору лиса. Водятся в основном в Монголии, но вообще их ареал – Китай, Монголия, Тыва, Алтай и Казахстан.

Если у нас охота на архаров запрещена, то в Монголии она официально разрешается. В приграничных районах там функционируют десятки фирм, которые свободно ее предлагают и организуют. Получается, что одно и то же стадо на нашей территории охраняется законом, а шестью километрами южнее – свободно отстреливается.

«Я говорю: «Сергеич, поехали на волков теперь. Яшбаич очень просил: волки житья не дают местным скотоводам, давайте их там поищем, поистребляем».

Сергеич сказал: «У нас тут Ливишин. Сколько летает – ни разу ни одного барана не взял. Давай все-таки он возьмет».

Мы только перелетели гору – следующие бараны бегут.

Ливишин садится к люку. Командир принимает решение стрелять с борта. Ливишин стреляет. Косопкин, Яшбаич суетятся рядом. Я, чтоб им не мешать, перехожу в хвост на крайнее сиденье. У меня была роль «принимающей стороны» – человека с данной территории, который обеспечивает транспорт, питание, быт. Поэтому я не охотился. У меня даже ружья с собой не было.

Ливишин стреляет-стреляет, и баран падает. Я его вижу со своего места. А Косопкин не видит. Он говорит Ливишину: «Уходи, не умеешь стрелять». Ливишин отходит, Косопкин садится. Мы еще метров сто летим и вдруг резко с разворота падаем и бьемся хвостом об скалу.

Я не знаю, что произошло. Ветра не было, прекрасная погода, лучший летчик, отличный вертолет…

Командир принимает решение садиться. Рядом ровная ложбина – сесть лучше туда. Летчики решают к ней перелететь. Вертолет начинает подниматься – и тут нас резко раскручивает. Хвостовая балка-то повреждена. На втором или третьем развороте они опять пытаются садиться на туже гору и уже с разворота, на скорости, бьются прямо об нее. Переднее шасси вместе с колесом от удара залетает внутрь вертолета. Летчики сразу вылетают вперед – их рубит.

Я думаю, что уже от первого удара Яшбаич и Косопкин выпали из вертолета. А там такое место – почему эти бараны-то водятся – там очень низкая трава. Ветра выдувают снег, его почти нет. Только трава и камни. Яшбаич об них и разбился. Мы потом уже, когда стали смотреть, увидели – тело целое, а головы нет. У Косопкина трети головы нет. Разорванный пополам Баяндин – это командир. Рядом Вертей – нет ноги, и снята кожа со спины. И ниже Подопригора – без руки и весь поломанный.

Максим был пристегнут. Это его спасло – он с одним синяком на заднице. Я сидел в хвосте, передо мной – Вася Вялков. Он вылетел и лежал в пяти метрах со сломанной шеей…

А у меня были часы – полуспортивные, на резинке. Когда мы кувыркались, я резинкой зацепился за закрывалку на фюзеляже. Потерял сознание. Очнулся, когда прошел 1 час 15 минут. Рассечено лицо, контузия позвоночника, четыре сломанных ребра, тяжелое сотрясение мозга и сломана рука, вся вывернута.

Спрашиваю: «Есть кто живой?» Максим говорит: «Я живой». Смотрю: шасси валяется, на нем лежит переломанный Капранов. Дальше Белинский – живой. У обоих полностью сломаны грудина, плечо и ноги: у одного – бедро, у другого – колено.

Ливишин тоже живой. Стонет. За голову взялся.

Мы с Максимом – а он пацаненок, 23 года, – пошли всех смотреть. До командира дошли, он на колени упал, заплакал. Я говорю: «Тебя как звать-то? У меня сынок Максим. У нас с тобой час до захода солнца остался».

Всех посмотрели. Поняли, что больше никого не осталось.

Выкинули баранов из холодильников, загрузили туда еду, дрова – на 300 метров все было раскидано.

Переволокли холодильники поближе. У нас с собой костюмы были теплые, пуховые: я заранее узнал размеры и всем купил. Мы всех, кто живой, быстренько одели, положили рядом.

Маяк нашли. У него антенка и тумблерок. Мы антенку поставили, тумблерок вытащили, но, оказывается, антенку надо было выкрутить из одного гнезда и перекрутить в другое. Максим должен был это знать. Но не знал. Так что маяк у нас не заработал.

Нашли еще большую ракетницу и спутниковый телефон. Он закодирован. Пока коды пронажимали, он сел.

Мы в этот раз ковер специально взяли и брезент, чтобы никто не поскользнулся. Притащили ковер, срезали со всех сидушек подушки, поролон, ковер положили, сидушками переложили и мужиков сюда перенесли.

Ливишин говорит: «Дайте попить». Мы ему дали попить – и он сознание сразу потерял. Ну, почки, видать, отстегнулись или как там. А мороз 30 градусов в первый день был. Взяли унт – отлетел с Васи. Отрезали подошву и Ливишину руки засунули туда, как в муфту.

У него кровь бежит изо рта. Мы его посадили, наклонили. Через два часа он умер.

Мы стали лагерь составлять. Товарный отсек поставили вплотную к раненым – вроде стенки. Притащили две лопасти, к ним привязали брезент. Он весь разорванный, но мы его сшили, четырьмя лыжами снизу подперли, какой-никакой навес получился.

В первый день 31 градус был, во второй – 42 и ветер – 15 метров в секунду. Холодно так, как холодно не было никогда…

Ну, ребята лежат. Ливишина с собой посадили, он с краю сидит. Мы его закрыли тентом – он весь окостенелый.

Который потолще – Капранов Коля – сбоку лежит. Рядом мы костерчик разожгли. Белинский посередине – он самый тяжелый. У него лицо вывернуто, ему вообще тяжело. У нас осталось одно сидячее место и одно лежачее. И вот мы менялись с Максом по очереди.

В первый день еще ничего. Мало ветра, и у нас есть дрова – два мешка. За ночь их все и сожгли. И еще одну лыжу.

Утром вылазим – где-то вертолет жужжит. Мы скорее на гору – там метров пятьсот. Кое-как дошли – смотрим, нет вертолета. Улетел. Внизу высота 2300. Мы на высоте 3100.