Автор неизвестен - Медицина - Жизнь ничего не значит за зеленой стеной: записки врача

— Будем здоровы!

Я выпил глоток из горлышка, чистый вкус был прекрасен. Вайнстоун медленно продолжал пить.

— Я сказал им, что, если они уволят тебя, я вынужден буду рассказать суду целую историю, это, конечно, заинтересует СМИ, а там не останется иного выбора, кроме как отменить твое сокращение.

Вайнстоун рассказал, что Фарбштейн был в некотором смятении, однако убеждал Ховарда не пересматривать дела. Он говорил: «А кто такой Зохар вообще? Он что, известен на всю страну? Почему мы все должны зависеть от него?»

— Но Ховард уже решил, он сказал, что ему не нужны судебные процедуры и СМИ, разнюхивающие все вокруг, он не хочет потратить несколько миллионов на адвокатов. «Будьте реалистом, — посоветовал он Фарбштейну. — Ларри председатель, и он решает с кем работать, это его отделение, а не ваше». После я спросил Фарбштейна, можно ли мне ли я спуститься и сказать тебе, что письмо, отменяющее предыдущее, будет доставлено завтра утром.

— И как он ответил? — не без интереса спросил я.

— Он был бледен, но кивнул… Это путь к победе. Резиденты могут писать много ходатайств в твою защиту, но это у нас не помогает, мое письмо оказалось весьма кстати. Позвони жене и дай ей знать.

Вайнстоун бывал теплым и заботливым, но я видел его холодным и безразличным. Сейчас он был искренне рад, что выручил меня, он знал, Что, спасая меня, он спасал и себя тоже. Я наблюдал, как Вайнстоун попивал из стакана, и представлял Фарбштейна, загнанного в угол.

Август — сентябрь 2000 года

Озеро Алгонквин было окутано густым туманом. Моросило все время, с первого дня нашего приезда на отдых. После ланча я разжег костер на лужайке перед озером и уселся за ноутбук с порцией разбавленного виски. Из кухни спустилась Хейди с кружкой чая в руках.

— Опять пишешь? Я думала, мы в отпуске.

— Я занимаюсь своей книгой. Где же мне писать, в машине по пути в Бруклин?

— Ты можешь писать, сколько хочешь, но кто купит твою книгу? Неужели ты думаешь, что люди захотят читать о бесконечных интригах врачей и о хаосе в госпиталях? Ты действительно веришь, что у обычного человека хватит терпения следить за ходом твоих длинных М&М конференций? Не слишком приятно читать мрачные истории про докторов, режущих старых бруклинцев. Продолжай развлекаться, но я сомневаюсь, что кто-то опубликует твою книгу…

— Хейди, ты знаешь, сколько у нас госпиталей? Тысячи. Есть лучше, есть такие же, а есть даже и хуже, чем наш. И везде есть свои Сорки, Манцуры, Фарбштейны, Ховарды и даже Вайнстоуны. Думаю, что немало и Зохаров, желающих разобраться, но не знающих, как это сделать, чтобы не испачкаться в дерьме. А я считаю, что врачи с удовольствием будут читать мою книгу, ведь люди любят читать про себя. Как ты думаешь? Хейди подкинула полено в огонь.

— Ну а неподготовленный читатель, по-твоему, ему будет это интересно?

— Люди читают Клэнси и им нравится его технический жаргон, им интересно знать про субмарины и радары. Удивительно, но даже Джона Гришама читают, а он без конца размышляет о судебной системе и законодательстве. Так почему же не взглянуть на работу хирурга с оборотной стороны? Не на истории с обычным «хэппи-эндом», а на картинки реальной жизни?

— Не знаю, тебе могут не поверить, если ты будешь так сгущать краски. Никто не захочет и слышать, что наши врачи не самые лучшие в мире. — Она взглянула на небо. — Надеюсь, что солнце все-таки взойдет. На каком месте ты сейчас?

— Я пишу о последних событиях, о нынешней стычке между Вайнстоуном и мной.

Она пододвинула ноутбук и пробежала глазами мои заметки, покачав головой, вернула ноутбук на место и вздохнула.

— Не понимаю, зачем тебе сердить Вайнстоуна? Ты разве не видишь, что он твой единственный друг?

Мы наблюдали, как костер медленно догорает. Я объяснил Хейди ситуацию:

— Думаешь, что я плохой, а он хороший. Он на виду, он капитан, который хочет провести корабль в нейтральные воды и чувствует, что я на его стороне. Я могу быть полезным в устранении Сорки, но потом я могу стать препятствием. Он может приготовить почву для того, чтобы сделать меня козлом отпущения, а позже сказать Ховарду, Фарбштейну и друзьям Сорки: «Знаете, я избавился от Зохара, теперь мы можем начать мирное и плодотворное сосуществование». При этом он, возможно, решит, что спасает меня.

— Что же ты намерен предпринять?

— Ничего, только ждать и наблюдать.

— Я заметила, ты посылал письма Джейн в «Нью-Йорк Репорт».

— Да, мы общаемся, ее интересует медицинская тема, хочет узнать побольше о госпиталях Нью-Йорка — вот я ей и помогаю. Она кое-что знает про Сорки и Манцура, но до тех пор, пока ОНПМД не соберется, она не имеет права писать об этом. Ты знаешь, что такое журналисты, они задают множество вопросов. Посмотрим…

У меня была экстренная консультация в семь двадцать утра, на сестринском посту полно врачей, спешащих на утренние обходы. Многие начали свой трудовой день еще в половину шестого, торопясь из одного госпиталя в другой. Беглый взгляд на больного, пожелание доброго утра, взгляд в историю болезни — пациента обследовать некогда, этим займется резидент. И самое главное — ежедневный дневник. Страховая компания именно это считает первостепенным делом в лечении больного. Не записал — не заработал. Я насмотрелся на находящихся в состоянии постоянного стресса врачей, истерически строчащих страницу за страницей никогда и никем не читаемых историй болезней. Да если кто и взялся бы читать, вряд ли расшифровал бы их каракули. И это современная медицина!

Группа студентов-медиков крутится вокруг поста.

— Как дела, ребята? Не волнуйтесь, все будет нормально!

В ответ слабая улыбка. Не стоит осуждать их за разочарование. Я сделал краткую запись в истории болезни больного. Его «острый» живот вызван увеличенной печенью, он нуждается в диуретиках, а не в операции.

Без пяти восемь я помчался в зал на М&М конференцию. Когда я вошел, заметил, что Махмуд Сорки восседает во втором ряду, позади него сидит нейрохирург Расмуссен, слева — отставной генерал, справа — доктор Лангетти.

По повестке М&М его случай будет третьим, то есть минут через тридцать. «Вздумала старуха помереть сразу же после операции, — возможно, так думает сейчас Сорки. — Ну и что? Она же болела». Его просил оперировать Сусман, он бы отказался, да было слишком поздно. Сорки огляделся вокруг, он не заметил меня, решил, что я не присутствую. Мне показалось, что он вздохнул с облегчением. Ховард зачем-то сказал Сорки, что дружба между Вайнстоуном и мной угасла и я ищу другое место работы.